Сокол Спарты - [59]

Для Клеарха и Проксена эти сундуки были шансом возвести царевича на престол. Изрядная часть тех монет должна была перепасть менялам персидских городов вдоль Царской дороги. Далее по их долговым распискам, переданным на запад через посыльных, этим средствам предстояло перекочевать через границы персидской державы к греческим трапезитам[33].

Сила этих денег оберегала безопасность и силу Спарты, позволяла Афинам строить корабли, писать пьесы и спорить на агоре. Какими бы благородными ни были идеалы, реальность всегда покупалась золотом и серебром.

Спустя два дня, с выходом огромной колонны из города, Кир заметно помрачнел. Войско направлялось прочь от границы с Киликией, идя на восток. Царевич часами сидел верхом, наблюдая за движением текущих мимо рядов с безучастностью валуна, который не в силах с собой увлечь людской поток. Люди шли, горделиво выпрямив спины, на загляденье полководцу и самим себе, но взгляд Кира был далеко, а мысли по-прежнему в объятиях женщины, которая даровала ему всего одну ночь. Этого было недостаточно. По ее просьбе Кир легко бы двинул на ее спасение все свое войско; без колебаний выставил бы на копье голову ее мужа поверх его собственных стен. Но Эпиакса не попросила. Видимо, она слишком любила своих сыновей, а с ними и мужчину, с которым связала себя узами супружества. Сердце женщины непостижимо в своей сложности. Она подарила ему ночь, но оставила гложущее ощущение недовершенности.

– Я еще вернусь сюда, к тебе, – вполголоса сам себе пообещал он. – Как только выполню свое обещание.

За следующие три дня войско Кира прошло полтора десятка парасангов. Идти было легко, а дни стояли безоблачные; тем не менее Клеарх настоял на том, чтобы при подходе к любой реке все бочки и фляги наполнялись водой. На эту процедуру всякий раз уходила изрядная часть дня, но только так можно было бороться с неотступной летней жарой; к тому же солдаты, потея, в дороге то и дело пили. При остановках на каждом городском базаре Кир закупал соль. Пот на людях засыхал беловатым налетом, и опытным было ведомо, что без соли тело ослабнет, а в голове начнет плыть так, что идти невмоготу.

Иметь при себе сундуки, ссуженные Эпиаксой, было большим облегчением.

Кир даже не спросил, как ее муж отнесется к тому, что она выгребет из казны уйму денег и отдаст их своему стародавнему ухажеру. Мысленно Кир внушал себе, что все долги вернет после того, как встретится со своим венценосным братом и поквитается с ним. Так что справедливость свершится после мести.

Держась на коне рядом с Клеархом и Проксеном или Оронтом и Ариеем, оказывая им честь по очереди, он клонился головой всякий раз, когда улавливал аромат жасмина, словно бы Эпиакса ехала с ним рядом. До остановки в Киликии она была приглушенной, полузабытой тоской. Теперь же, хотя и оставленная далеко позади, она воскресала в его воспоминаниях, делая боль, что крепко бродила в нем, все острее и несносней.

* * *

В Персеполе перед восходом солнца Тиссаферна купали и умащивали царские рабы. Освещенный светильниками, он услаждал себя благами цивилизации, которых так недоставало остальному миру. По конским ступеням к караульной на плато он взъехал, чувствуя прохладу и приятную свежесть. По другую сторону стены уже взошло солнце, так что он находился в тени, а мир позади был в это время озарен утренним золотом. Повернув голову, Тиссаферн подъехал к воротам. Здесь ему вспомнилось, как он стоял у этой последней черты с тремя сотнями спартанцев и молодым царевичем, в то время как у себя, в земном раю, на смертном одре, отходил в мир иной Дарий. Своим ласковым дуновением Тиссаферна обдал рассветный ветерок, и вельможа улыбнулся. Надо же, как все изменилось. Поднимаясь по этим ступеням, он поднялся и в прочих отношениях – в своем месте при троне, во влиянии. Он теперь сидел по правую руку от великого царя. Даже Кир, почувствовав это его новое могущество, пришел в растерянное смущение.

Ворота открыли караульщики, не замедлившие простереться перед Тиссаферном ниц. Этот жест он оценил, хотя его звание при дворе было до сих пор неопределенным. Собственные слуги и рабы звали его, конечно же, «повелитель Тиссаферн»: при своем дворе любой хозяин волен звать себя как заблагорассудится. А так кто он есть? Просто приближенный, пускай и доверенный, допущенный в ближний круг. Отсутствие официального звания раздражало, словно колючка, попавшая под ноготь. Оставалось лишь надеяться, что Артаксеркс сам устранит это недоразумение, когда выслушает отчет. Тиссаферн был вдали от двора и его удобств вот уже без малого полгода. Разве за такое испытание не полагается награда?

Сады в своей красоте были безупречны, как и всегда, а рабы здесь подбирали каждый опавший листик и обрезали каждый куст до таких идеальных форм, что он казался произведением искусства, а не природы. Тиссаферн был облачен в свободные одеяния из шелка и легкие сандалии. Вслед за подоспевшим провожатым он тронулся по тенистым тропинкам сада, но не в ту сторону, где находилось крыло, в котором умер прежний царь. Оно было снесено, а на его месте посеян новый лужок, за которым чутко ухаживали, взлелеивая каждую травинку. Камни, и те были здесь выложены наново. От этого охватывало даже нечто большее, чем удовлетворение. Чувство совершенства было таким изысканным, что по остроте своей напоминало боль. О, сколько жизней роится в грязи в поисках пищи, чтоб хотя бы выжить в этом мире! Тем отраднее созерцать,