Сокол Спарты - [107]

– Благородный господин, – почтительно обратилась она. – Я хотела спросить… Вернее, обратиться с просьбой.

Ее ладонь сомкнулась в кулак, а Ксенофонт заинтригованно поднял брови. Спору нет, отчасти все это объяснялось ее красотой. Ни для кого не секрет, что для мужчин красивые женщины во всех смыслах притягательней, чем кто-либо. Правда в том, что красота извечно может просить о помощи с уверенностью в ответе. В короткий облегченный миг ему подумалось, насколько с разными мерками люди подходят друг к другу. Хотя опыту, тактике и насилию можно, так или иначе, научиться. А вот красота… Она реже, и с ней куда сложней.

– Суть моей просьбы, – говорила Паллакис, а глаза ее сверкали теплым, глубоким блеском, – в том, что… Кое-кто из мужчин видит, что у меня нет защиты. И они открыто настаивают, чтобы я их… посещала. Более чем одного. Однако я не блудница, господин. И сама мысль о том, чтобы мной грубо овладевали, мне несносна. Ну а поскольку за всех нас несет ответственность стратег, к нему я и обращаю свою просьбу.

Ксенофонт поглядел на Геспия; во взгляде юноши светилась неприкрытая влюбленность. Ответ напрашивался сам собой. Тем более что над стратегом проблемы довлели куда более насущные.

– Скажи им, что твой защитник афинянин Геспий, – сказал он ей. – Я уверен, что ради твоего расположения он будет охотно обламывать похотливые руки и прошибать головы, ничего при этом не требуя взамен.

Последнее Ксенофонт произнес с нарочитой вескостью, поглядев на Геспия, который густо зарделся.

Паллакис вновь опустилась перед стратегом на колени. Ему показалось, что на ее лице мелькнуло разочарование, хотя, возможно, это только показалось.

– Благодарю, господин, – произнесла она, когда он проходил мимо.

* * *

К выходу приготовились еще затемно. Селение обобрали подчистую, вяленое мясо и хлеб распределив в основном среди детей и раненых. Общую нужду это почти не исправляло. Большинство изнывало от голода, но спартанцы не жаловались, поэтому молчали и остальные, хотя в желудках урчало и саднило.

В путь вышли до света, направляясь в сторону реки и ориентируясь по звездам. Разведчики подтвердили, что до реки примерно два-три часа быстрого хода, так что солнце взошло, застав людей в дороге.

Со стороны задних рядов послышался предупредительный окрик. Ксенофонт, ругнувшись, пустил коня легким галопом вдоль квадрата. Навстречу ему показался Хрисоф, а также, к неудовольствию стратега, Филесий. Впрочем, за позицию, которую он занял накануне, им стоило восхититься. Той своей единственной речью Филесий почти наверняка предотвратил бунт, причем по самым благородным причинам. Ксенофонт склонил голову и поприветствовал его по имени, хотя взгляды у всех были сейчас прикованы к силе, что близилась за квадратом.

Похоже, истекшую ночь отряд Митридата провел без отдыха. Никак нельзя было отделаться от ощущения, что громада персидского войска по-прежнему идет следом – это чувствовалось по способности персов посылать вдогонку такие крупные отряды. Пожалуй, единственным облегчением было то, что персы продолжали недооценивать силы неприятеля и слали число воинства, недостаточное для его подавления. Сейчас взору представало около тысячи конных и четыре тысячи лучников – видимо, все, что царю удалось собрать за одну ночь. Без сомнения, они изрядно вымотались от долгого перехода, в то время как эллины за ночь успели неплохо отдохнуть.

Более прискорбным было то, что персы усвоили много нового в тактике и решили ее сменить. Греков они все еще опасались, но готовы были следовать за ними, как орава уличного отребья, пуляющая камни и палки. Это напоминало Ксенофонту о шайке обидчиков, что изводили его в Афинах, а он лишь казал им зубы, ярясь и намаливая всяческих бед.

Что до конницы, то у него ее не было вовсе. Шестеро верховых разведчиков против эдакой прорвы – курам на смех. Желчь в стратеге кипела, но персы, в принципе, не ошибались. Его квадрат был уязвим именно для такой осады.

– Нам предстоит все это вытерпеть, – хмуро вздохнул Филесий, озирая даль.

Без заслона из конницы им грозила медленная смерть, уносящая человека за человеком. Что до гоплитов, то они могли держаться против любой наступающей силы, но только в пешем строю. А тут еще пошел на спад темп хода лагерных обитателей. К такой скорости они были просто не приучены. С нарастанием зноя они с шага сбивались на ковыляние, а затем шатались и падали, моля о воде. Ход греческого квадрата это снижало вдвое.

– Менон лагерный люд хотел бросить, – заметил Ксенофонт, в упор глядя на Филесия. Они были примерно ровесники, и он был явно не новичок; не мальчик, тщащийся быть мужем. Он тоже пережил битву при Кунаксе и был таким же ветераном, что и Ксенофонт, а то и позаслуженней.

– Значит, он был неправ, – пожал плечами Филесий. – Я бы и врага не стал оставлять на растерзание этим шакалам, а не то что людей, которые смотрят на нас. И если ты об этом распорядишься, стратег, то твоему приказу я не подчинюсь.

Ксенофонт поджал губы в мнимом недовольстве. «Тебе нужны не друзья», – напомнил он себе. Не друзья, а те, кто без колебаний за ним последует. Он продолжил с таким видом, словно и не слышал слов Филесия: