Софья Палеолог - [78]

Пять сохранившихся списков Помпония Мелы, три из которых датированы XVI веком, указывают на то, что переведенный греками текст был популярен среди книжников Московской Руси. Ни один из сохранившихся манускриптов не является древнейшим, а значит, рукописей с переводом Мелы было больше, возможно, их число достигало десяти. Многочисленные иноземные слова, обозначающие конкретные реалии природы или быта дальних стран, по-видимому, произвели большое впечатление на читателей. Однако в азбуковниках — своеобразных древнерусских словарях иностранных слов — нет статей, которые можно было бы связать с рассказами из Первой книги «Географии» Помпония Мелы.^{626}

Появление перевода способствовало тому, что московские читатели оказывались в курсе идей итальянских географов. После начала Великих географических открытий земное пространство расширялось на глазах. У гуманистов кружилась голова от открывшейся им необъятности мира, от бескрайних морей, широких горизонтов и безграничных возможностей человеческого разума.

Знакомство с текстами, популярными среди гуманистов, не означало того, что все русские и греки буквально и восторженно воспринимали ренессансные увлечения. На рубеже XV–XVI веков шла работа над составлением знаменитого Русского Хронографа редакции 1512 года. Этот объемный текст представлял собой объединенный рассказ о событиях мировой и русской истории. Хронограф составлялся из множества различных источников — как появившихся на рубеже XV–XVI веков, так и гораздо более ранних. В частности, в Хронограф включено повествование о том, как Александр Македонский решил «испытати» (измерить) глубину моря и высоту неба. «Всуе трудися»^{627} (зря трудился) — так в Хронографе оценено стремление царя. Русская богословская и связанная с ней историческая мысль того времени не могла безоговорочно признать беспредельные возможности человеческого разума, поскольку таковые признавались только за Господом.

Московские греки-переводчики были связаны с переводческим кружком новгородского архиепископа Геннадия (Гонзова), в который входили доминиканский монах Вениамин — «родом славянин, верою латинянин» (скорее всего, хорват), русские книжники Тимофей Вениаминов (по-видимому, помощник доминиканца), Власий Игнатьев и др. В «геннадиевском кружке» был сделан ряд переводов текстов, актуальных для Европы и изданных в то время. Это и «Прение живота со смертью»,^{628} и «Учителя Самуила обличение»,^{629} и переводы выдержек из богословских сочинений Лактанция,^{630} и труды Вильгельма Дуранда.^{631} Конечно, образованные московские греки не принимали участия во всех этих переводах, но они могли привозить инкунабулы из-за границы и консультировать русских переводчиков. «Можно думать, что русские члены „геннадиевского кружка“, получив возможность ориентироваться в греческом или латинском тексте отдельных книг Священного Писания, не поднимались в своих знаниях этих языков выше начальных ступеней», — отмечает современный исследователь. А потому «во всех трудных случаях… решающее слово, несомненно, должно было принадлежать Вениамину и грекам из окружения Софьи Палеолог».^{632} Траханиоты — во многом в силу своей посольской службы — воспринимались на Руси не столько потерявшими родину скитальцами, сколько людьми, так или иначе причастными к западной культуре. «Активное участие греков в привлечении латинских специалистов на службу к Геннадию может быть засвидетельствовано почти документально».^{633}

Итак, переводческая деятельность некоторых из приехавших с Софьей греков обнаруживает их знакомство с актуальными для ренессансной Европы текстами и их стремление применить свои переводческие навыки. Речь не идет о том, что это были искушенные в studia humanitatis люди, но они знали, что это такое. Даже те немногие факты, которые известны сегодня исследователям, говорят о том, что Траханиоты (и, возможно, другие греки) впитали частицы гуманистической культуры и принесли свои знания на Русь. Этим они способствовали росту интереса к западному миру среди наиболее искушенных и восприимчивых к новациям русских книжников.

Протопоп Благовещенского собора Московского кремля Феодор, молодой Дмитрий Герасимов (будущий посланник Василия III в Венецию и Рим), дипломаты Федор Курицын и позже Федор Карпов, Власий Игнатьев и некоторые другие были теми, кто уже на рубеже XV–XVI веков познакомился с европейской традицией. Конечно, не стоит их называть вслед за учеными советского периода «русскими гуманистами», ибо знакомство не означает восхищения. Но размышления русских книжников, воспитанных на образах Священного Писания, над новыми идеями и текстами, использование отдельных элементов Ренессанса в их работе, несомненно, обогащали русскую культуру.

Среди книжников второй половины XV века выделяется монах Кирилло-Белозерского монастыря Ефросин. Ученые давно выделяют из всего корпуса рукописей той эпохи так называемые «ефросиновские» сборники. Их отличает необычайно широкий в сравнении с другими кодексами состав текстов. Это не только выписки из библейских книг, сочинений Отцов Церкви и восточнохристианских богословов, но и целый ряд «светских» текстов, часть которых представляла собой переводные памятники. Ефросин переписывал рассказы о Соломоне и Китоврасе (кентавре), «Повесть о Дракуле воеводе», заметку Феофила Дедеркина о землетрясении в Италии 1450-х годов, рассказ Плутарха о Марафонской битве и другие тексты.