Содом и умора: кокетливая проза - [17]

— Сари — это женская одежда, — сказал я вполголоса.

— В чем тогда мужики ходят? — замер Марк.

— В пончо! — сказал я первое экзотическое слово, пришедшее на ум.

— Ты думаешь, я того? — Марк покрутил пальцем у виска. — Пончо — мексиканский плащ. Или пальто. Это такой большой платок с дырой посередине…

— Нам не подходит, — сказал Кирыч, прервав лекцию по истории мексиканского костюма.

Я посмотрел на ценник и понял причину его решительности. Дешевле было бы обить всю квартиру персидскими коврами.

— Понимаю-понимаю, — закивал Артемий и вновь повел нас сквозь мебельные залежи.

Второй диван был мечтой — но лет 30 тому назад, в мрачную пору советского дефицита. Два пухлых матраса, сшитых вместе. Учитывая то, что мебели у нас немного, а ремонт мы собираемся сделать как-нибудь потом, то этот диван мог чудесно вписаться в наши интерьеры. Эдакая ветшающая социалистическая лепота.

— Осталось купить ковер с голой женщиной и лебедями, — ухмыльнулся я.

— Он новый? — Марк поковырял пальцем тусклую желтовато-зеленую материю.

Судя по цвету, мебель уже начала есть плесень.

Продавец съежил лоб в гармошку.

— Это классика! — сказал он и, дернув спинку, каким-то особенным способом, превратил диван в кровать.

— Будто щи варили, — сказал Марк, все еще переживая по поводу обивки.

— И тут же съели, — добавил Кирыч. — У вас нет чего-нибудь… повеселей?

— Ну, разумеется! — согласно подвигал гуттаперчевым лицом наш провожатый.

Мы прошли еще дальше и очутились перед большой буквой «Г», обтянутой темно-синей синтетикой, похожей на замшу.

— Стоит, конечно, недешево, но качество отличное, — доверительно произнес резиновый продавец и, воровато оглянувшись, добавил вполголоса. — Мы с моим бывшим когда-то точно такой взяли. Вы меня понимаете?

— Понимаю-понимаю! — согласно закивал вежливый Марк.

Юркий Артемий просиял и, склонившись к марусиному уху, принялся шептать. Судя по всему, нечто соблазнительное: у Марка заблестели глаза, а на губах заиграла блудливая полуулыбка. С таким лицом он обычно слушает горькую повесть соседки Томочки о том, какие ей приходится делать непристойности, ублажая своего Санина. Марк сочувственно кивает, а на его лице написано, что он не против стать жертвой домашней диктатуры: «Ах, любите меня, да чтоб до крови».

— …Мы на нем такое вытворяли! — прислушавшись, разобрал я обрывок фразы. — Соседка в стенку стучала, говорила, что милицию вызовет… Знаешь, после всего, что пришлось пережить, меня уже ничем не испугаешь…

«Не повезло, — с тоской подумал я. — Сейчас он приплетет отчима, который совратил его в нежном возрасте, и первую любовь, которая, конечно, была самой большой. Друг его бросил и сейчас требует раздела имущества. А делить нечего, потому что он все отдал, чтобы погасить долги своей фирмы, которую разорили нечестные партнеры. Они, конечно, знали, что он спит с мужчинами, и выжили его из ненависти. Теперь он торгует диванами и мечтает о друге, с которым можно вместе засыпать и просыпаться».

Я думал, а продавец живописал.

— …А был ведь лапочкой! — брызгал он слюной.

Марк утирался, но помалкивал. Иногда его терпение бывает поистине беспредельно.

Кирыча чужие терзания не тронули. Он исследовал диван: обошел его кругом, зачем-то понюхал материю и заглянул под сиденье. Если бы таможенники относились к своей службе так, как Кирыч к выбору дивана, то контрабандисты остались бы без работы.

— Нашел? — спросил я.

— Что? — недовольно буркнул Кирыч, с трудом отвлекаясь от напряженной умственной работы.

— Пакет с героином! — поразился я его непонятливости.

Кирыч лег на диван и, качаясь в ворсистых синих волнах, кивнул мне. Я был с ним согласен. Такие вещи редко выходят из моды, потому что никогда в нее не входили. Прямые линии, слегка закругленные углы. Лишь гнущиеся во все стороны боковины и спинка, которую тоже можно скривить наподобие лепестка, свидетельствовали, что перед нами произведение современного диваностроения.

Артемий курлыкал, как глухарь на току. По скучающему виду Марка я понял, что наш новый знакомый уделяет плотским удовольствиям слишком мало внимания.

— Кха-кха, — вежливо напомнил Кирыч о своем существовании.

— Ты его стукни, — подначил я Кирыча. — Может, опомнится.

Марк, поймав мой раздраженный взгляд, лишь развел руками. «Голубым надо запретить работать продавцами, — подумал я. — Завидев себе подобных, они присасываются, как пиявки, и норовят пересказать всю свою жизнь — от пеленок во младенчестве, до трусов актуального любовника».

Потеряв всякую надежду обратить на себя внимание, мы бросили Марка на произвол судьбы. «Это послужит ему уроком. В следующий раз будет думать, прежде чем соваться к посторонним со своим милосердием», — мстительно подумал я, отправляясь на поиски менее говорливого продавца.

Персону вне подозрений мы нашли у кассы. Женщина лет сорока с перманентом на голове смотрела на покупателей как на похитителей табуреток. Я удовлетворенно крякнул. Не было никаких сомнений: рассказы о муже-изверге и сыне-двоечнике эта инквизиторша прибережет для подруг.

Пока Кирыч излагал суровой даме свои виды на диван, я боролся с соблазном потребовать жалобную книгу. Загвоздка была лишь в том, что я никак не мог сформулировать свои претензии. Не напишу же я, что продавец Артемий пристает к покупателям с историями о неразделенной любви и житейских неурядицах?!