Содом и Гоморра. Города окрестности сей - [61]

— А я, пожалуй, двинусь, — сказал Джон-Грейди.

— Не заставляй ее ждать, — сказал старик. — Они этого не переносят.

— Да, сэр.

— Давай, дуй.

Джон-Грейди встал. Сокорро скрылась в доме. Он опустил взгляд на старика:

— И все же вы полагаете, это не такая уж хорошая идея, я правильно понял?

— Насчет чего?

— Насчет жениться.

— Я этого не говорил.

— Но вы так думаете, верно?

— Я думаю, надо следовать велению сердца, — сказал старик. — Это все, что я думаю по любому поводу.

Двигаясь по Хуарес-авеню в толпе туристов, на углу он увидел знакомого мальчишку-чистильщика и помахал ему рукой.

— А! Идете небось на свидание со своей девушкой, — сказал мальчишка.

— Нет. Иду повидаться с другом.

— А она по-прежнему ваша novia?[174]

— Да, конечно.

— И когда свадьба?

— Очень скоро.

— Она сказала «да»?

— Сказала «да».

Мальчишка ухмыльнулся:

— Otro más de los perdidos[175].

— Otro más.

– Ándale pues[176], — сказал мальчишка. — Тут я помочь не в силах.

Джон-Грейди вошел в бар «Модерно», снял шляпу, пристроил ее среди других шляп и мелких музыкальных инструментов на длинную вешалку у двери и прошел к столику рядом с тем, что был зарезервирован для маэстро. Бармен через весь зал кивнул ему и поднял руку.

— Buenas tardes[177], — сказал он.

— Buenas tardes, — ответил Джон-Грейди.

Сел, сложил руки перед собой на скатерти. За столиком в углу сидели двое престарелых музыкантов в заношенных сценических костюмах, они ему вежливо кивнули, признав в нем друга маэстро, он кивнул в ответ, и сразу к нему заспешил по бетонному полу официант в белом фартуке. Подошел, поприветствовал. Джон-Грейди заказал текилу, официант поклонился. Будто клиент тем самым принял важное и очень правильное решение. С улицы доносился детский гомон, выкрики бродячих торговцев. Прямоугольный столб света от забранного решеткой уличного окна прорезал пространство у него над головой и бледным трапецоидом косо утыкался в пол. В его центре, будто экспонат, выставленный на обозрение в погнутой и покосившейся клетке, сидел и мылся огромный светло-рыжий кот. Кот встряхнул ушами и зевнул. Потом повернулся и стал смотреть на Джона-Грейди. Пришел официант, принес текилу.

Смочив языком тыльную сторону запястья, Джон-Грейди посыпал его из стоящей на столе солонки солью, пригубил текилу, взял с блюдца ломтик лимона, стиснул его зубами, положил обратно на блюдце и лизнул соленое запястье. Потом еще раз пригубил текилу. Музыканты сидели молча, наблюдали.

Выпив текилу, он заказал еще. Кот куда-то делся. Клетка света на полу переместилась. Через некоторое время она поползла вверх по стене. В соседнем зале официант включил свет, вошел еще один музыкант и присоединился к первым двоим. Потом, об руку с дочерью, вошел маэстро.

К ним подошел официант, помог ему снять пальто, придвинул стул. Они кратко переговорили, официант кивнул и, улыбнувшись девочке, унес пальто на вешалку. Девочка на стуле приобернулась, посмотрела на Джона-Грейди.

– ¿Cómo estás?[178] — спросила она.

— Bien. ¿Y tú?[179]

— Bien, gracias[180].

Насмешливо наклонив голову, слепой слушал.

— Добрый вечер, — сказал он. — Прошу вас, присоединяйтесь к нам.

— Спасибо. Да. Я бы с удовольствием.

— Ну так давайте же.

Джон-Грейди отодвинул стул и встал. При его приближении маэстро улыбнулся и вытянул в темноту руку:

— Как поживаете?

— Спасибо, все замечательно.

Поговорив с девочкой по-испански, слепой покачал головой.

— Мария стесняется, — сказал он. — ¿Por qué no hablas inglés con nuestro amigo?[181] Вот видите! Не хочет. Бесполезно. Но где официант? Вы что будете?

Официант принес напитки, и маэстро сделал заказ для гостя. Положив ладонь на локоть девочки, он сделал ей знак подождать, пока не обслужат всех. Когда официант отошел, маэстро повернулся к Джону-Грейди:

— Ну, как развиваются события?

— Я попросил ее выйти за меня замуж.

— И что же? Отказала? Говорите.

— Нет. Она согласилась.

— А что так мрачно? Вы нас пугаете.

Девочка закатила глаза и отвела взгляд. Джон-Грейди не понял, что бы это могло значить.

— Я пришел просить вас об одолжении.

— Конечно, — сказал маэстро. — Все, что могу…

— У нее никого нет. Ни родных, ни наставника. Мне хотелось бы, чтобы вы выступили в качестве ее padrino{53}.

— А, — проговорил маэстро. Поднес сложенные руки к подбородку и вновь опустил их на стол.

Подождали.

— Это большая честь, конечно. Но дело-то ведь серьезное. Вы ж понимаете.

— Да. Я понимаю.

— Вы будете жить в Америке.

— Да.

— Америка, — повторил маэстро. — Н-да.

Посидели. Молчащий слепой молчал как бы вдвойне. Даже те трое музыкантов, что сидели за столиком в углу, неотрывно на него смотрели. Слышать, что он говорил, они не могли, но все равно, казалось, ждали, что маэстро скажет дальше.

— Роль padrino не сводится к простой формальности, — сказал он. — Это не демонстрация родства или симпатии и не способ завязать дружбу.

— Да. Я понимаю.

— Это дело серьезное, так что не стоит принимать за оскорбление, когда такое предложение отклоняют, если, конечно, причина для отказа уважительная.

— Да, сэр.

— В таких вещах следует быть логичными.

Подняв руку с разведенными пальцами, маэстро задержал ее перед собой. Будто заклиная кого-то или от чего-то отстраняясь. Не будь он слеп, он, может быть, просто разглядывал бы свои ногти.