Социальная справедливость и город - [4]
Невозможность различения производства и распределения, эффективности и социальной справедливости — это часть общего краха всех дуализмов подобного рода, к которому приводит применение подхода Маркса и техники его анализа. Эволюция, происходящая в этой книге, — это переход от либеральной к социалистической концепции проблемы. Отталкиваясь от представлений о социальной справедливости как о вечной справедливости и предмете неизменной морали, я пришел к пониманию ее детерминированности социальным процессом, происходящим в обществе в целом. Это не означает, что социальная справедливость должна пониматься как просто прагматическая концепция, которая может произвольно меняться, подстраиваясь под требования любой ситуации. Чувство справедливости — это глубоко укорененная вера в умах многих людей (включая меня). Но Маркс поставил вопрос «Почему именно это мы считаем справедливым?». И это совершенно законный вопрос, хотя и приводящий нас в смущение. Ответ на него не может быть сформулирован на уровне абстракции. И тут, как и в отношении вопроса о пространстве, не может быть философского ответа на философский вопрос, а лишь ответ, проистекающий из изучения человеческой практики.
Содержание глав 1 и 6 демонстрирует, что концепция урбанизма подвергается значительным корректировкам в процессе продвижения от главы к главе. Изначально урбанизм рассматривается как «вещь в себе», которая может быть понята как таковая (при условии, что мы можем преодолеть барьеры, созданные дисциплинарной фрагментацией и академическим империализмом в анализе урбанизма). В главе 6 урбанизм появляется как точка обзора, с которой можно охватить взглядом некоторые фундаментальные черты социальных процессов, происходящих в обществе в целом, — он становится, можно сказать, зеркалом, в котором могут отразиться другие аспекты общества. Эта трансформация происходит частично потому, что урбанизм начинает определяться реляционно (через систему отношений). Городской центр, например, рассматривается как «содержащий» периферию, поскольку не может быть центра без периферии и одно помогает определить другое. Невозможность разделить производство и распределение также оказывает влияние на то, как рассматривается урбанизм. Первичная озабоченность урбанизмом как «вещью в себе», таким образом, распадается на изучение различных аспектов жизнедеятельности отдельного человека, общества, природы, мысли, идеологии, производства и т. д., выстроенных вокруг концепции урбанизма, определенного через систему отношений. Поэтому урбанизм дает нам путеводную нить аргументации, связывающую важные, но кажущиеся разрозненными темы вместе. Сложность урбанизма проистекает не из внутренней сложности этого феномена самого по себе, а всего лишь отражает нашу способность сплести сложное кружево аргументов вокруг концепции урбанизма. Из этого следует, что мы не можем достичь понимания урбанизма путем междисциплинарных исследований, но мы можем достичь понимания вклада отдельных дисциплин путем изучения урбанизма. Урбанизм вместе с социальными и пространственными трансформациями, составляющими его эволюцию, формируют надежную почву для социально-географической теории. И, как показывает глава 5, многие из наших теорий оказываются не на высоте в таких тяжелых условиях. Анализ урбанизма, таким образом, должен идти параллельно с анализом урбанистической теории.
Я продолжаю повторять, что обозначенные здесь четыре темы не развиваются отдельно друг от друга. Между описанными историями развития есть сходства и взаимодействия. Изменения в концепции пространства и социальной справедливости согласуются с изменениями в подходе к теории. Пространство, социальная справедливость и урбанизм изначально представлялись как темы «в себе», которые можно рассматривать абстрактно, поэтому предполагалось, что, как только мы определились, что же такое пространство, и поняли, что такое социальная справедливость, далее мы можем приступить к анализу урбанизма. Осознание того, что эти темы не могут быть поняты в отрыве друг от друга и что вездесущие дуализмы, пропитавшие западную мысль, не могут быть разрешены, а только сняты, ведет к одновременной эволюции мысли на всех фронтах. И, конечно же, в этом сила марксистского анализа, который помогает нам примирить отдельные темы и снять дуализмы без потери контроля над анализом. Появление марксистского анализа в качестве путеводной линии (и поэтому, как я предполагаю, вероятно, меня зачислят в ряды «марксистов») требует дальнейших разъяснений. Я обращаюсь к марксистскому анализу не из априорного чувства присущего ему превосходства (хотя мои мысли естественным образом созвучны его общим положениям и порыву к изменениям), но потому, что я не могу найти другого способа достижения цели, которую я перед собой поставил, или понимания того, что нужно понять. Главы 1 и 2, например, содержат правильные положения в определенном отношении, но в обеих главах возникают кажущиеся неразрешимыми проблемы. Подход к вопросу пространства в главе 1 приводит нас к неразрешимой дилемме, сводящей все к беспомощному, бесформенному релятивизму. Подход к изучению городского общества в главе 2 дает нам полезную аналитическую рамку для понимания определенных важных механизмов внутри «городского процесса», но различение факта и ценности, которое оказывает влияние на концепт дохода как «распоряжения ресурсами», снова ведет к тому, что важные вопросы увязают в беспомощном, бесформенном релятивизме, выход из которого, как кажется, ведет только к навязчивым моральным проповедям. В главе 3 идет борьба за то, чтобы поставить тему социальной справедливости и пространства в центр внимания, но найденные решения оказываются основанными на произвольных характеристиках природы социальной справедливости. В главе 4 мы отбрасываем старый подход и неуклюже, но с большим воодушевлением начинаем процесс переформулирования проблем как решений и решений как проблем. В главах 5 и 6 предпринимаются попытки придать разработанной аналитической рамке завершенный вид, добавив прямое использование марксистского анализа там, где это уместно. Именно в последних трех главах раскрываются основные идеи и взгляды.
Термин «постмодерн» – один из самых сложных и противоречивых в социальной и гуманитарной науках. На протяжении нескольких десятилетий разные мыслители и ученые предлагали собственное толкование этого понятия. Самый известный на сегодняшний день социальный географ Дэвид Харви – один из них. В своей главной книге Харви объясняет, какой смысл подразумевает термин «постмодерн» как состояние актуальной культуры, и показывает, что за ощутимыми и динамичными переменами в культурной жизни стоит логика капитала.
Неолиберализм – теория, согласно которой рыночный обмен является основой системы этических норм, достаточной для регулирования всех человеческих действий,стал доминировать в мыслях и делах жителей большинства государств земного шара примерно с 1970-х. Распространение новой теории шло параллельно с пересмотром взглядов на права государства, когда проводилась приватизация, изменялась финансовая система, более серьезное значение стали придавать рыночным процессам. Государственное вмешательство в экономику было сведено к минимуму, но одновременно и обязательства государства, связанные с социальными гарантиями гражданам, сильно уменьшились.
Тамара Эйдельман, учитель истории с тридцатилетним стажем и популярный лектор, исследует истоки и состояние пропаганды. На примерах из разных стран и столетий она показывает, как ангажированные медиа влияют на общественное мнение, как устроены типичные пропагандистские приемы и как следует читать новости в эпоху постправды.
Монография французской исследовательницы Доминик Дюран о сельскохозяйственных коммунах в Советской России и их презентации в советской печати анализирует эволюцию официального дискурса и составляющих его компонентов на протяжении 1920-х и самого начала 1930-х годов. В книге показано, какие аспекты производства, нового быта, культурного строительства становились предметом обсуждения, споров, гордости или осуждения. И как случилось так, что этот дискурс в какой-то момент стал сугубо виртуальным, создающим собственную воображаемую реальность, очень опосредованно связанную с жизнью крестьян.
Методология геофилософии позволила автору расширить понимание Украины как лимитрофного государства, по территории которого проходит рубеж противостояния двух мировых культур; объяснить связь между тотальной коррумпированностью украинской власти и территориальным расположением Украины. На основе открытых источников информации, автор составил психологические портреты пяти президентов Украины и представителей их ближайшего окружения, с целью показать их роль в формировании и закреплении коррупционной ментальности украинцев.
В монографии представлены результаты социологических исследований широкого круга социальных проблем развития современного белорусского общества, проведенных автором в течение многих лет. Читатели знакомы с некоторыми из них по публикациям в журнале «Социология». Лейтмотивом монографии является идея согласованности взаимных ожиданий всех активных просоциально настроенных субъектов общественной жизни на основе доверия, солидарности и толерантности. Большое внимание уделено методологии социологических исследований, роли социологии в белорусском обществе. Адресована социологам-исследователям, студентам и аспирантам социогуманитарного профиля, специалистам социальной сферы, маркетологам и управленцам, идеологическим работникам, всем, кто хотел бы использовать социологические данные для понимания и прогнозирования динамики общества, для разрешения конфликтных ситуаций и принятия обоснованных решений с учетом обратной связи с населением.
Советский язык — явление уникальное. Его нельзя сводить ни к политическому слою русского языка, ни к одной из разновидностей бюрократического лексикона, хотя исторически он, несомненно, возник на основе последнего. Целиком национализированный государством, советский язык насаждается и культивируется коммунистами как универсальный заменитель русского языка. Он постепенно проникает во все сферы духовной деятельности человека — литературу, искусство, науку. Семантика этого языка отражает не социальную реальность, а идейное мифотворчество; она выявляет не объективные общественные процессы и явления, а коммунистическое мировоззрение в его наложении на действительность.…
"Новые и старые войны" Мэри Калдор фундаментальным образом изменили подход современных ученых и политиков к пониманию современной войны и конфликта. В контексте глобализации эта прорывная книга показала: то, что мы считали войной (то есть война между государствами, в которой цель состоит в применении максимального насилия), становится анахронизмом. Вместо нее появляется новый тип организованного насилия, или "новые войны", которые можно описать как смесь войны, организованной преступности и массовых нарушений прав человека.
Эта книга стала бестселлером сразу же после своего выхода в конце 1990-х. Шарон Зукин рассматривает различные аспекты «городских культур» (не случайно именно во множественном числе) через призму самых неожиданных и на первый взгляд мало сопоставимых феноменов. Автор детально разбирает явление Диснейленда, создающего превратное впечатление о нормах городской жизни, анализирует деятельность корпораций развития городских территорий, активно приватизирующих общественные земли и блага, описывает музеи современного искусства, выступающие в роли могущественнейших девелоперов, погружает читателя в экзотический мир этнических ресторанов, создающих колорит города, но лишенных доступа к результатам капитализации собственной экзотичности, разъясняет, в чем не только прелесть, но и польза блошиных рынков.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.