Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - [95]

Когда бывало уже много выпито, а Марик продолжал переводить, возникало безумное ощущение, что ты понимаешь по-вьетнамски. Это был абсолютно непрерывный поток общения и не так, как бывает, сначала он переговорил с ним, потом посмотрел на тебя и, подбирая слова, перевел на русский то, что сказал ему вьетнамец, а это было так: три человека сидели, один из них вьетнамец, и он беседовал с ним, одновременно беседуя со мной, было такое впечатление, что язык из одного переходил в другой и, когда ты отвечал, мгновенно вьетнамец, не понимая русского, благодаря Марику уже кивал тебе. Эта его великая способность во Вьетнаме оказала нам очень важную услугу. В творческой биографии Марика есть несколько переводов стихов Хо Ши Мина. А мы попали во Вьетнам в тот период, когда к Советскому Союзу во Вьетнаме, несмотря на то что мы были братья и т. д., относились как к ревизионистам, а Китай целиком владел уже их идеологией, это был 1967 год. Но мы должны были все равно дружить с вьетнамцами, несмотря ни на что. Китай был особое дело, но вьетнамцев нельзя было отдавать китайцам. Тем более всегда говорили, что вьетнамцы на переднем крае борьбы с империализмом, с американцами и т. д., мы всячески их поддерживали и вооружением, и чем хочешь, но в ответ мы все равно получали холодное отношение как к ревизионистам. Посольство наше во Вьетнаме было в осаде, их никуда не выпускали, они не знали, что вокруг происходит. Мы когда туда прилетели – это особое дело, как мы прилетали, как из большой делегации остались только мы двое.

Эта поездка готовилась загодя, я был не выездным никуда, и Борис Николаевич Полевой, который предложил мне поехать от журнала «Юность» с большой, высокой делегацией, говорит: «Доктор (он меня Доктором называл), вы поедете?»

Я говорю: «Поеду, если меня выпустят». Он говорит» «Но там воюют». Я говорю: «Мне все равно». Он говорит: «Ну вас выпустят, мы что-нибудь придумаем».

Началось оформление за границу, я не член Союза и вообще никто. А тут эскалация войны, с каждым днем все страшнее и страшнее, передовые в газетах: «Руки прочь…», «Советский Союз не потерпит…» и т. д. и т. п. Не буду называть состав делегации, но по мере приближения срока вылета (мы летели через Владивосток) делегаты один за другим стали отпадать по разным причинам, кто по творческим, кто по бытовым, кто по здоровью. Когда до вылета осталось две недели, то, кроме меня – не члена Союза, который летел от «Юности», не осталось ни одного члена делегации, плюс сотрудник Иностранной комиссии Мариан Николаевич Ткачёв. Я впал в депрессию: один раз меня выпустили, и вот тебе пожалуйста. И вдруг Марик говорит, что нас вызывают в ЦК. Мы с ним идем в ЦК, в отдел Юго-Восточной Азии, в это время идет шестидневная война с Израилем, зав. Отделом ЦК 45 минут задает мне странные вопросы, не глядя в глаза:

– Вы Даяна знаете?

Я говорю: «В каком смысле? Я знаю кто это такой, но я с ним не знаком».

Он говорит: «А я знаю, Мишка Даян, нашу академию закончил. Вон как арабов расколошматил».

Я ничего не понимаю, чего он хочет. Я говорю: «Ну если у вас такие отношения с Даяном, то почему бы не использовать их на общее благо». Он, опять же не глядя на меня, сказал с грустью: «Поздно. Вы поедете во Вьетнам, вы будете руководить делегацией. Мы не имеем права с политической точки зрения, срывать эту поездку».

Нам оформили документы и мы улетели, потом плыли на теплоходе под названием «Магнитогорск» и, когда мы приплыли, уже в Ханое, нас поместили в гостиницу, и мы неделю были просто под домашним арестом. Мы привезли кучу разных подарков, 500 кг каких-то игрушек детям Вьетнама, лекарства, навезли очень много и неделю сидим. Бомбежки шесть-семь раз в сутки. Там были французские, немецкие, китайские, американские журналисты – все ездили, снимали, кроме нас. Чтобы разузнать, что происходит, Ткачёв позвонил секретарю по идеологии То Хыу, сказал, что он здесь. На следующий день мы поехали на прием к То Хыу, он нас принял (он не мог нас не принять: во-первых, Марик его знал по прежним общениям, во-вторых, Марик переводил стихи Хо Ши Мина), все время улыбался, делал вид, что не понимает, почему так происходит, а может, и не знал, пообщались, поговорили, пошутили, а потом он подписал какую-то бумагу, которая в переводе на русский язык означала «все и всюду». И Марик говорит, уже завтра можем ехать, у нас есть машина, есть, конечно, охранник в ранге переводчика с их стороны. Я спрашиваю: «А зачем нам переводчик? Ты объясни». Он говорит: «Это как раз очень хорошо. То, что он будет переводить, я буду слышать. Он меня не знает и не думает, что я знаю язык. Он просто сотрудник вьетнамских органов. Пусть переводит то, что считает нужным, а я буду слышать, и мы будем знать все.

Благодаря этому обстоятельству мы с ним проездили больше месяца, там, где вообще никто не был. Проехали по всей стране до самой 38 параллели. Были тогда какие-то важные точки, которые хотелось бы посмотреть, где хотелось побывать и мне, и ему.

Когда мы отправлялись, в посольстве посол говорит: «Вы сейчас поедете, ничего не забывайте, мы ничего не знаем, все что увидите – записывайте и потом приносите нам».