Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - [90]

В 1966 году мы с Мариком и вовсе стали соседями, получив квартиры в доме, построенном Союзом писателей на улице Малой Грузинской. Это была двенадцатиэтажная башня, то есть она стоит и по сей день, и я по сей день в ней живу. В доме один подъезд – деталь для общения весьма существенная, – поднялся на двенадцатый прямо в домашних шлепанцах, и я у Марика. Спустился на десятый, и он у меня.

В нашем доме было много таких писателей, у кого до сих пор не было своего угла. Поэтому в первые дни и недели на всех этажах не затихали праздники, совместно отмечали и новоселье, и чьи-то дни рождения, и другие семейные даты, ходили из квартиры в квартиру. Когда же новоселы угомонились и в доме началась обычная рутинная жизнь, мы с Мариком обнаружили на своих балконах несметное число пустых бутылок – в те годы это был капитал. При виде этого богатства у нас с Мариком родилась идея: устроить на сданные бутылки как бы финальную пирушку, при этом не потратив ни копейки иных денег. К нам присоединился Георгий Семенов, живший тогда на этаже девятом, у него было свое скопище бутылок. Сдав свой товар, мы втроем с солидной вырученной суммой отправились на Тишинский рынок и закупили все, что нужно. К этому дню, так уж совпало, я приобрел длинный раздвижной стол, на нем-то все и состоялось. Разумеется, были приглашены гости, они в своих тостах оценили нашу практичность.

Кстати о ней, нашей практичности. Лично я всю жизнь был безнадежно непрактичен, но на сей раз обо мне позаботились люди практичные, когда я получил просмотровый ордер, они дали совет: сейчас же напиши заявление, проси установить телефон и, не откладывая, отнеси на телефонный узел, не получится, ничего не потеряешь, только лист бумаги. Я внял, написал и отнес еще до заселения в квартиру. Получилось! Вскоре после вселения обзавелся телефоном. У Марика не было таких советчиков, и он надолго остался без оного. И эта деталь, казалось. будто бы незначительная, но на самом деле, для нашего общения весьма важная, – мой телефонный аппарат какой-то срок обслуживал и Марика с его тогдашней женой, а заодно и его гостей, когда у тех возникала надобность в неотложном звонке или просто следовало вызвать такси. При необходимости что-то передать Марику тоже звонили мне. Эта ситуация порой вызывала путаницу, видимо, так родилось понятие об «испорченном телефоне», а порой и забавные моменты. Об одном из них я расскажу несколько позже.

Поднимаясь к Ткачёвым, я нередко заставал у них гостей. Так, однажды в доме Ткачёвых, назовем так их квартиру, состоящую из двух десятиметровых комнатушек, я увидел тех, кого до сих пор невольно воспринимал только лишь как литературных персонажей из устных рассказов Марика. Однако они оказались самыми натуральными, как говорят, из плоти и крови, – Борисом Бирбраиром и Александром Калиной. Они тотчас стали для меня Сашей и Борей. Саша уже давно обитал в Москве, слыл видным специалистом в своем, кажется, холодильном деле, был импульсивным, надеюсь, таков он и по сию пору, и немного чудаковатым, как и полагалось земляку и другу Марика. Так он, соответствуя образу рассеянного ученого, отправился на конференцию, проходившую в Якутске, в легком пальто, более напоминающем плащ, а морозы там, в Якутске, стояли под сорок градусов. Если сложить в мозаику то, что я слышал от него самого, и то, что говорили о нем, то получится грустная картина из жизни Калины в нашей стране тех лет: он фонтанировал ценными техническими идеями, но в его отечестве они были или неосуществимы, или попросту не нужны, и тогда Саша увез их в Соединенные Штаты. Там он, работая в одной из фирм в Хьюстоне, будет поражать американцев, перешедших давным-давно на электронику, виртуозным владением архаичной логарифмической линейкой, собирая на свои «сеансы» едва ли ни всех сотрудников фирмы. Потом Саша откроет в Калифорнии свою крупную международную фирму, а с началом перестройки им будут восхищаться наши газеты. Неповторим в этой триаде и Борис Бирбраир, – видный физик-теоретик, ведущий в ту пору совместные работы с академиками Мигдалом и Александровым. Он наезжал к Марику из Гатчины, где и по сей день находится научно-исследовательский институт, останавливался у Ткачёвых. Острый ум у Бори сочетался с потрясающим простодушием. Он явно полагал, что все остальные разбираются в его науке так же основательно, как и он сам, только посвятили жизнь иному роду деятельности. Помню, как-то на одном из застолий у Марика наши места оказались рядом. Мы вместе со всеми чокались, пили, закусывали и весело болтали, и вдруг Борис, чем-то задетый, повернувшись ко мне, живо спросил: «Как ты думаешь? А что, если…» Он выпалил что-то совершенно непонятное; я так и сказал: мол, я ничего не понял. Он не поверил: «Ну как же?» – и, выхватив из кармана авторучку, начал писать какие-то формулы на бумажной салфетке, прорывая ее мягкую плоть. «Вот видишь», – он торжествовал. Но в это время меня отвлекли, чем я и воспользовался. И Борис отстал, поняв, что не вовремя меня отвлек от удовольствий. Причем он даже не сомневался: я понял и с ним согласен. Вот только не поделился квалифицированным советом. В другой раз он дверным звонком поднял нас с женой в пять утра. Когда мы, вообразив бог знает что, открыли дверь, Боря смущенно произнес: «Извините…» «Все-таки понимает, что испортил нам сон», – подумал я с некоторым удовлетворением. «…за то, что я пришел в тапочках Марика», – невинно закончил непрошеный гость. Вообще-то он был прошеным. Дело в том, что накануне он попросил разрешения позвонить по нашему телефону, пояснив: «Я должен доругаться с Мигдалом». А мы, естественно, радушно ответили: «Пожалуйста, в любое время». Как выяснилось позже, Марик сдерживал друга, который собирался проделать это еще в четыре утра. Боря удивленно объяснял: «Но ты же сам слышал, они сказали: в любое время».