Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - [25]
Как и все его земляки, Нгуен Туан высоко оценил ту братскую помощь, которую наш народ оказывал Вьетнаму, сражавшемуся против американских захватчиков. Одним из первых подмечал он и батоны из советской муки в ханойских столовых, и новые марки зиловских грузовиков на дорогах, и нацеленные в небо ракеты – их он, подобно вьетнамским крестьянам, называл «огненными драконами» и знал про них массу историй. Но, пожалуй, больше всего любит он глядеть на корабли под красным флагом, стоящие у вьетнамских причалов, непривычно для нашего слуха по слогам читая названия портов приписки – О-дес-са… Вла-ди-во-сток… Поднявшись на борт судна, он долго беседует с моряками, а потом разглядывает карты с корабельными маршрутами. Его интерес к синим, океанским дорогам понятен: ведь по ним шли и идут грузы, так необходимые Вьетнаму. Да и вообще, «море, – как говорит один из его персонажей, – это символ свободы»…
С какой-то особой сердечностью говорит Туан о советских людях, работающих во Вьетнаме, об их мужестве и беззаветной преданности делу. На удивление, многих из них он знает лично. Помню, не раз попадал я впросак, пытаясь представить заново давно знакомых ему людей. И потому так радовались его друзья и во Вьетнаме, и у нас в России, когда Туан был удостоен новой награды – Ленинской юбилейной медали. Ее в год столетия со дня рождения великого Ленина вручил пяти вьетнамским писателям, среди них и Нгуен Туану, советский посол Илья Сергеевич Щербаков…
Как-то, выступая в Москве перед своими земляками-студентами, Туан говорил о том, что дружба молодежи – это лучший залог верности и нерушимости нашего братства и будущих наших побед. Ту же мысль повторил он потом и в редакции «Юности», беседуя с молодыми советскими писателями и поэтами.
А однажды в Ханое он с великой серьезностью взялся помочь мне передать в одну из школ письмо, которое я получил через Дом детской книги от наших пионеров. Они хотели переписываться с вьетнамскими ребятами. «Это самое главное, самое важное, – сказал он тогда, – что наши дети дружат между собой. И я верю: когда они вырастут и станут взрослыми, они вместе – вьетнамцы и русские – полетят в космос». Сегодня, после космического полета советско-вьетнамского экипажа, слова эти поистине звучат как пророчество.
«Жизнь свою, – говорил Нгуен Туан, – измеряю написанными страницами. Хороши они или плохи – судить другим. Я лишь стараюсь сберечь и приумножить всё, что достойно любви моих соотечественников». Теперь проза Нгуен Туана стала и нашим достоянием, и хочется, чтобы знакомство с нею принесло радость советскому читателю.
1982 г.
То Хоай
Когда в деревушке Нгиадо, близ Ханоя, в немудреном домике кустарей, что, как и все вокруг, дедовским способом ткали шелк, родился сын, его нарекли Лотосом – Шеном, цветком удивительным и, если верить старым поэтам, взысканным перед всеми прочими цветами красой, чистотою и мудростью. Это было данью традиции, у вьетнамцев принято называть детей именами цветов. Ведь не могли же родители знать, что через двадцать лет сын их, сложив воедино первые слоги названий реки Толить (протекавшей поблизости и воспетой в легендах и песнях) и округа Хоайдык (так именовались окрестные земли), возьмет себе новое имя, чтобы подписывать им книги. И тогда у него – уже То Хоая, а не Нгуен Шена – и впрямь откроется удивительный дар, взысканный, как считалось в старину, перед всеми прочими дарованиями мудростью и красотой, – дар слова. Судьба оказалась на редкость щедра к То Хоаю: он пишет – и пишет превосходно – и для детей, и для взрослых. Читатели мужают, а он по-прежнему остается с ними – посерьезневший, но такой же лукавый и добрый. И они, перечитывая его книги, возвращаются в благословенную пору детства… Он и творческий путь свой начал без малого сорок лет назад детской книжкой «Жизнь, приключения и подвиги славного кузнечика Мена, описанные им самим», сразу принесшей ему известность. Доныне он любит ее больше всех написанных им книг, радуется переизданиям ее, переводам за рубежом. Наши дети впервые прочитали ее по-русски в 59-м году. Потом к ним пришли другие его сказки. А лет 15 спустя, видел я в Доме книги в Ленинграде почтенного уже человека, – покупая роман «Западный край», он говорил людям, толпившимся у прилавка: «Это То Хоая… Помните „Кузнечика Мена“?..» И вот перед вами, читатель, том избранной прозы То Хоая – переиздания, новый роман «Затерянный остров». Когда работа над томом подходила уже к концу, То Хоай дважды проезжал через Москву: на заседание Постоянного бюро Ассоциации писателей стран Азии и Африки – в Аддис-Абебу и после в Алма-Ату, где был гостем Всесоюзной творческой конференции, посвященной аграрной политике КПСС и задачам советской литературы в изображении тружеников села.
Мы часто виделись с ним – и просто так, и по делу: перед сдачей книги всегда возникают самые неожиданные вопросы. Однажды я заговорил с ним об этой статье. «Да-а, предисловие, – усмехнулся он, – для меня это – вечный камень преткновения. Не унывай, я, как гуманист, тебе помогу». В качестве первой гуманной акции он составил перечень всех своих книг с необходимыми пояснениями. Но тем же вечером, сняв с полки подаренные То Хоаем за двадцать лет нашего знакомства книги, я обнаружил: список не полон. Дело было, конечно, не в ложной скромности автора. Книг набиралось больше семидесяти. Да еще в составленном списке детских изданий То Хоая – он приложил его как дополнительный источник – раздел «До Августовской революции 1945 года» завершала строка: «Воскресная история» и другие книжки – названий автор не помнит…».
