Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - [24]

И еще я понял тогда, что Нгуен Туан сумел сохранить и воплотить в своей публицистике стилистические достоинства его повествовательной прозы, что он не только мастер многокрасочного и объемного изображения «материальной среды», но и с поразительной свободой владеет «четвертым измерением» – временем. Каждый его очерк – это не просто некое событие, взятое само по себе, но – здесь, наверно, и начинается граница между газетным репортажем и художественной прозой – звено в «цепи времени», итог логической последовательности совершившихся фактов, а иногда – и ступенька в будущее. Нгуен Туана интересует не просто «факт» в его, так сказать, документальной очерченности, но прежде всего то, что скрывается за каждым фактом, – его историческая и духовная значимость. Он оценивает события по шкале человеческих ценностей. Вся публицистика Туана сугубо «личная» – не просто в плане позиции автора, его выводов и оценок. В каждом из очерков автор – непременное действующее лицо, не наблюдатель, а соучастник происходящего. И потому любой его очерк несет в себе высокий эмоциональный заряд.

Нгуен Туан – прозаик-документалист, обращается не только, а порой и не столько к интеллекту и здравому смыслу читателя, но к его чувству и воображению. Не случайно один из лучших вьетнамских прозаиков Нгуен Нгок, представитель поколения, пришедшего в литературу в 50-е годы, назвал публицистическую книгу Туана «Черная река» «романом, написанным, в особой манере». И наверно, в этом секрет того, почему многие из самых «злободневных» его очерков читаются с интересом долгое время спустя после того, как формальная их актуальность теряет свою остроту.

Публицистика Нгуен Туана – художественное свидетельство более чем сорока лет истории Вьетнама, в особенности тех лет, что прошли от первых боев с колонизаторами в середине 40-х годов до победной весны 75-го, когда была защищена новообретенная свобода недолгого мира в промежутках между ними, когда были утверждены основы нового социалистического строя, и – далее – мирных лет, наступивших после победы в 75-м, когда новая жизнь строилась уже по всей стране – на Севере и на Юге. И оттого в публицистике Нгуен Туана ясно ощущается радость еще одной, третьей великой победы Вьетнама – над несправедливостью и косностью старой жизни, над противящейся замыслам человека могущественной природой, – победы, одержанной уже не силой оружия, а мощью труда и разума раскрепощенного народа.

Вот почему так естественен и понятен гнев, с которым обрушился писатель на пекинских гегемонистов, попытавшихся в 79-м покуситься на священные плоды побед и труда вьетнамского народа, на завоевания Августовской революции. В очерке, написанном в дни боев на вьетнамско-китайской границе, Нгуен Туан разоблачает высокомерную угрозу Пекина «преподать урок» Вьетнаму, указывая на печальные итоги этой «просветительной акции» для самих китайцев. Агрессорам не помогла, как пишет Нгуен Туан, пресловутая тактика «людской волны», которой они раз за разом пытались захлестнуть позиции вьетнамских пограничников и ополченцев. И здесь он вспоминает «пришлых призраков» – так называли вьетнамцы в старину вторгавшихся на их землю солдат Поднебесной империи, чьи кости остались гнить во Вьетнаме. С гордостью говорит он о славных победах, одержанных его предками над ордами завоевателей. И, насмехаясь над утверждением пекинской пропаганды о том, что любые земли, где захоронены китайские кости, суть территории Китая, спрашивает, не пора ли, к примеру, предъявить претензии на часть Соединенных Штатов, где во многих городах издавна существуют китайские кварталы, а стало быть, и китайские кладбища…

Быть может, на иной «академический» вкус очерк покажется слишком резким, лобовым. Но способен ли художник в такое время сохранить философическое беспристрастие? Слово Нгуен Туана и сегодня, три года спустя, обжигает своим накалом еще и потому, что до сих пор на вьетнамской территории рвутся снаряды и мины, выпущенные из-за китайской границы, и опростоволосившиеся «педагоги», все еще грозятся дать «новый урок» Вьетнаму.

В этой вещи, как и во многих произведениях своей документальной прозы, Нгуен Туан обращается к истории родной страны, для него она имеет особое значение, в ней видит он один из истоков формирования национального характера вьетнамцев. И, думается, черты этого характера откроются внимательному читателю книг Туана; в этом их высокая познавательная и нравственная ценность.

Есть одна тема, давно вошедшая в творчество Нгуен Туана и ставшая частью его помыслов и, как сам он говорит, всей его жизни. Эта тема – Россия, Советский Союз. Туан сравнивал себя со старателем, ищущим чистое золото человеческих сердец. И золото это он находит не только у берегов своих, вьетнамских рек, но и у Москвы-реки, Ангары, Невы, Волги. Слова «Россия» и «революция» стали для него синонимами. Весь жар своего сердца, всю силу таланта вложил он в обращенные к соотечественникам строки о святынях Октября – Разливе, «Авроре» и Смольном, о квартире Ленина в Кремле и о Красной площади. С восхищением писал он о Ленине и величии ленинской мысли, воплощенной в плане ГОЭЛРО, в могучих генераторах Братской ГРЭС и первых космических взлетах. Для него были всегда очевидны родство и связь между двумя революциями – Октябрьской и Августовской, как и между нашей Отечественной войной и битвами за свободу Вьетнама. Не случайно сталинградский подвал, где был взят в плен Паулюс со своим штабом, напомнил ему бункер де Капри в Дьеибьенфу