Сочинения - [108]

— Извините меня… но я имею об этом деле более точные сведения, нежели вы думаете… хотя и не принадлежу к числу ваших сообщников.

— Так это вы натравили на нас киевскую полицию?

— Нет, я только из предосторожности… сделал кое-какие указания…

— Патер Глинский! — воскликнула Эмма, грозя ему пальцем, — Нe вмешивайтесь в чужие дела, если вы дорожите своей головой.

Иезуит побледнел и пролепетал чуть слышным голосом:

— Надеюсь, что вы меня не выдадите членам вашего таинственного общества?..

— Не беспокойтесь. Но и я, в свою очередь, попрошу вас не интриговать против меня.

— Даю вам честное слово.

— Откажитесь от намерения женить графа на Анюте, сделайте меня своей союзницей… союзницей, а не орудием, — понимаете?

— Понимаю.

— Меня знобит, — продолжала Эмма, закутываясь в свою кофточку, — пожалуйста, позовите кого-нибудь снять с меня ботинки. Я простужусь, если их сейчас же не снимут.

— Позвольте мне услужить вам…

— Почему же нет, — и она протянула ему одну за другой свои маленькие ножки, а жирный патер, стоя на коленях, словно влюбленный паж, снял с нее теплые ботинки и подал туфли.

Возвратившийся с охоты граф и Генриетта были свидетелями этой комической сцены, комната огласилась их веселым смехом.

— Наш строгий проповедник превратился в услужливого кавалера! — воскликнул Солтык. — Честное слово, он ухаживает за красавицами не хуже влюбленного рыцаря! Не подозревал я в вас этого таланта, глубокоуважаемый мой наставник!

Иезуит покраснел как рак и готов был провалиться сквозь землю, но Эмма вывела его из затруднительного положения.

— Оставьте в покое патера Глинского, — сказала она графу, — я люблю его более, чем вас. Мы объяснились и поняли друг друга — ни ваши насмешки, ни ваша ревность не нарушат нашего взаимного согласия.

— А я вот назло вам буду ухаживать за мадемуазель Малютиной, — прибавил иезуит, крепко целуя руку красавицы.

— Мне надо переговорить с моим новым другом, — обратилась Эмма к Солтыку, — уйдите на минуту, оставьте нас одних, у нас есть секреты, которых вы не должны знать.

Граф и Генриетта отошли к окну.

— Что прикажете? — спросил патер.

— Согласны ли вы на мои условия?

— Вполне согласен… Через месяц вы будете графиней Солтык.

— А теперь, — прибавила Эмма, пожимая руку своего союзника, — потрудитесь занять чем-нибудь мою maman; поиграйте с ней в шахматы, а Генриетту пошлите читать молитвы.

— Положитесь на меня, — отвечал Глинский, снова целуя руку, держащую его в своих когтях, и вышел из комнаты вместе с Генриеттой.

Сектантка осталась наедине с графом, но сделала вид, что не замечает его присутствия и, протянув ножки к решетке, устремила взор на угасающее пламя камина.

— Эмма! — начал Солтык, подойдя сзади к ее креслу.

— Вы здесь, граф? — притворно удивилась красавица.

— Странный вопрос… Я так долго был с вами в разлуке…

— Фразы, — сквозь зубы процедила она.

— Вы не в духе… Уж не убежал ли от вас Тараевич?

— Из моих рук трудно вырваться.

— Что же вы с ним сделали?

Эмма улыбнулась, но эта улыбка заставила графа содрогнуться.

— Вы убили его?

Она молча кивнула головой.

— Почему же вы запретили мне присутствовать при его казни?

— Потому что вы, беспощадно истязая людей, удовлетворяете тем самым ваши кровожадные наклонности, а я убиваю человека во имя Божье, без сострадания, но и без ненависти.

— Мне бы очень хотелось взглянуть на вас, когда вы исполняете обязанность жрицы вашей секты.

— И это желание ваше бесчеловечно. Вам бы следовало родиться татарским ханом, одним из тех деспотов, которые обращалась с покорными им народами, как с животными: мужчин делали своими рабами, а женщинами наполняли гаремы. В те варварские времена барабаны обтягивали человеческой кожей, а из черепов воздвигали целые пирамиды.

— Не могу скрыть, что я полюбил вас еще сильнее, узнав, что ваши руки запятнаны человеческой кровью.

— Это чистое безумие.

— Называйте это чувство как хотите, но вы мне нравитесь в образе кровожадной тигрицы несравненно более, нежели под маской чистого, юного ангела смерти.

— Я не полюблю вас до тех пор, пока вы не отречетесь от этого ужасного образа мыслей. Мне говорили, что вы воплощенный дьявол, а вы еще хуже того… У вас каменное сердце.

— Точно такое же, как и у вас, Эмма. Пора прекратить эту глупую комедию и поговорить откровенно. У нас обоих одинаковая нероновская натура, одинаковое стремление к порабощению людей и желание уничтожать их какими бы то ни было средствами, если они сопротивляются нашей власти. У нас обоих каменные сердца и, говоря откровенно, я, точно так же, как и вы, неспособен любить. Чувство, которое вы мне внушаете, не любовь в буквальном смысле этого слова. Это восхищение, смешанное с ужасом, кровавое братство, гармония душ, — одним словом, я не умею выразить вам то, что чувствую. Я нашел в вас подругу с железным характером и непоколебимой волей, способную смело бороться с небом и преисподней и бестрепетно, не склоняя головы, выдержать кару Всевышнего судии!

Эмма в первый раз в жизни слушала Солтыка с несвойственным ей замиранием сердца. Она была до такой степени поражена, что не противилась ни звуком, ни движением, когда граф в порыве необузданной страсти сжал ее в своих объятиях и покрыл ее лицо жгучими поцелуями. Глубокий вздох вырвался из ее груди, нежные ручки обвились вокруг его шеи, и красавица прошептала, забыв обо всем на свете: