Сочинения в трех томах. Том 3 - [2]
Только рассыпанные, вдавленные в песок и пепел жемчужины сохранились от разоренной сокровищницы, только узелки прихотливой вязи, но и по ним удается порой угадать узор, распознать знак и составить слово.
Первый из таких путеводных знаков был явлен случайно, когда на глаза попала рукопись с греческим переводом книги «Зогар». Случилось это в один из тех дней, когда Висенте по горло был занят реконструкцией библиотеки. Дубовые с резными завитушками шкафы в главном хранилище он заменил значительно более вместительными стеллажами из сборных ячеек. Появился ленточный транспортер и подъемник для книг. Удалось расширить скрипторий. Сохранив кафедру, пюпитры для фолиантов, древние глобусы и армикулярные планетные сферы новый хранитель поставил простые удобные столы и, главное, оснастил читальню компьютерами и копировальным аппаратом.
Парадный зал с расписным, небесной голубизны, потолком и ореховой мебелью раннего барокко, так подходившей к золотому тиснению корешков, остался в первозданном состоянии. У Висенте и в мыслях не было переставить тут хотя бы одно штофное кресло. Портреты настоятелей в митрах, королевские грамоты, лепные архипастырские гербы — все было на месте, одно к одному, великолепное в своем законченном совершенстве.
Та же космическая гармония ощущалась и под сводами архива: грубо оштукатуренные стены, потемневшее от времени дерево и тысячи, тысячи одинаковых портфелей из пергамента, в которых со дня основания хранилась деловая документация и переписка монастыря.
Дыханием вечности веяло от этих несокрушимых стен, белых, как снег Сьера Мадре, и столь же холодных в любую жару.
Дон Бартоломео, аббат, сперва воспротивился переменам, но в конце концов уступил. Он сурово взыскивал с братьев, заставая их за легкомысленной компьютерной игрой, а научиться работать с файлами так и не пожелал, более полагаясь на ящик с карточками. Компьютерные забавы, простительные в целях начального обучения, благородный клирик решительно воспретил, но зато дал послабление, дозволив для внутреннего употребления шариковую ручку. Сам же сохранил приверженность к ализариновым чернилам и стальному «Рондо». Как знать, не тосковал ли он в глубине души о гусиных перьях? «Световые карандаши» и электронные «мыши» — это было выше его понимания.
Собственно, «Рондо» и заставило брата Висенте обратить внимание на палимпсест[2] с греческим переводом. Распознав на библиографической карточке характерную пометку настоятеля, он, прежде чем занести в компьютер данные книги, решил взглянуть на нее собственными глазами. Палимпсест тем и интересен, что за новой строкой иногда удается распознать прежнюю надпись. Ведь не всякий монах с должным прилежанием соскабливал исписанные пергаменты. Всегда остается какой-то след.
Рукопись в полной мере оправдала ожидания библиофила-хранителя. Однако вместо полустертых строк он обнаружил на ее сшитых страницах множество глосс[3]. Судя по контексту, их оставил какой-то любитель эзотермизма, одержимый идеей соотнести гематрию[4] с черной магией.
Вот как был явлен тот первый, пришедший из глубины веков знак!
Сердце застыло на миг от могильной стужи. Что-то до боли знакомое чудилось за прямыми углами демонической диаграммы. Тупой болью отозвалась непрошенная аналогия с планом монастыря:
И хотя стены конвенто капуцинов на Авенида дель Ге-нералиссимо действительно представляли собой именно такую фигуру — исходную, ключевую, — Висенте с негодованием отверг кощунственную мысль. Мозг, однако, взаправду не ведает стыда. Разбуженное воображение дополнило схему двумя подземными переходами, один из которых вел в капеллу и к службам — другой. Выходило совсем нехорошо:
Бесовская марка располагалась прямо над рисунком каббалистического «Дерева жизни», задевая углом букву «ню» в трансцедентном слове «Энсоф», что уже само по себе было вызовом непотребным. И помыслить было невозможно, что «Тот, кто вне всяких границ» — именно так надлежало перевести герметический термин, — окажется в соседстве с ангелом тьмы.
Любопытство исследователя побудило Висенте заняться поиском этого отпавшего от Господа духа. В библиотеке хранилось несколько гримуаров[5], а также составленных для собственного употребления безымянными заклинателями «книг теней». Не все они считались богопротивными. Занятием белой, т. е. не вредоносной, магией во времена оны увлекались весьма именитые клирики, не исключая наместников престола Святого Петра.
Свод «Заклинаний папы Гонория», отпечатанный в Риме в 1670 году, и черный ин-кварто, приписываемый папе Леону Третьему, почитались библиографическими редкостями. Они хранились в особом сейфе, отдельно от прочих гримуаров, еще не так давно служивших пособием инквизиторам и экзорцистам[6]. Казалось, с подобной практикой было покончено навсегда, но на излете века мрачные тени воскресли вновь. Хилиазм — страх перед новым тысячелетием — повсеместно овладевал людскими душами, рассыпая плевелы колдовских суеверий. Переломная эпоха, как это бывало и прежде, давала знать о себе шизофреническим бредом и опасным беспамятством. Стократ прав гениальный Франциско Гойя: «Сон разума пробуждает чудовищ».
