Сочинения в 2 т. Том 2 - [58]

Пленный повторил уныло:

— Если меня увидят в городе…

Он не закончил фразу. Искусанные губы его расплылись в улыбку. Глаза повеселели. У него сложился какой-то план.

— Хорошо. Я пойду в город. Но не один. Те, трое в отдельной камере, ничего не знают. Пусть они идут со мной. Подпольщикам трудно будет догадаться, кто именно привел ваших… Один из матросов вызовет женщину. Ее нужно будет сразу же арестовать.

— Но вы не отойдете ни на шаг от вашего спутника, — проговорил следователь, уже не скрывая угрозы.

Лялин открыто посмотрел ему в лицо.

— Если я попытаюсь — пусть держат наготове пистолет.

Три пленника в отдельной камере не ждали такого приговора. Торжественный и веселый обер-лейтенант заявил, что следствие уже закончено и шеф находит совершено излишним подвергать их допросу. Все ясно: пленные не виновны — они выполняли свой долг. Вскоре их направят в трудовой лагерь, а сегодня они имеют право на прогулку в город. Желающие могут навестить знакомых или родных.

Эта последняя фраза заставила пленных насторожиться. Ни один из них, конечно, не зайдет к знакомым, тем более родным. Слишком хорошо знали они повадки врага. Однако от прогулки никто из них не отказался.

Когда их вели по длинному тюремному коридору, притихшие камеры вдруг оглашались криком и стоном: заключенные думали — это ведут осужденных.

Лялин присоединился к трем пленным на тюремном дворе. Они встретили его радостными восклицаниями и стали спрашивать об остальных. Он ответил уверенно:

— Наверное, давно уже в городе гуляют… Может, увидимся на Главной.

Здесь с этих трех сняли наручники, и немец в штатском приказал открыть ворота. Он шел рядом с Лялиным, серый, неприметный, в поношенном костюме, в запыленных ботинках. Его можно было принять за рабочего с рыбачьей судоверфи.

Был ясный и тихий осенний вечер, пронизанный золотыми лучами паутины, один из тех остающихся в памяти вечеров сентября, когда над прозрачным разливом реки, словно облака, слетевшие с неба, движутся сизые косяки тумана, когда с деревьев, погруженных в закат, чуть слышно скользит обессилевший лист и синяя даль, и клик журавлей, и парус, белеющий на лимане, — все томит и зовет неспокойное человеческое сердце.

Быть может, в сто крат сильнее, мучительнее и страстней откликнется в сердце пленника этот зов.

Четыре матроса молча шагали вдоль переулка. Они уже поняли: близость свободы — обман. Из каждой подворотни за ними пристально следили злые нацеленные глаза. Какие-то людишки в надвинутых шляпах, в потертых сюртуках осторожно уступали им дорогу. Подобных обитателей не видывал раньше Херсон… Переодетый немец, который шел рядом с Лялиным, все время держал руку за бортом пиджака.

Лялин шутил и смеялся. Только он, казалось, не понимал, что эта прогулка придумана неспроста — за нею таилась какая-то угроза.

Они остановились возле кафе, и Лялин кивнул товарищам:

— Выпьем?

Матросы удивленно переглянулись. Лялин уверенно открыл дверь, подошел к стойке и швырнул буфетчику пачку марок:

— Четыре стакана вина.

При виде русских моряков в офицерском кафе три немца одновременно вскочили из-за столиков в изумлении и тревоге, но молчаливый спутник матросов сделал этим немцам знак, отвернул лацкан пиджака и показал значок гестапо. Трясущимися руками буфетчик подал стаканы с вином.

— За тех, кто в море, — сказал Лялин, задумчиво поднимая стакан, и почему-то насмешливо улыбнулся. Спутнику он не предложил вина.

Они прошли меж столиков к двери в немой тишине видением грозы и мести. Лялин первый шагнул через порог. От двери метнулись три темные фигуры. Он сказал удивленно:

— Вот этого, в шляпе, я замечаю уже в четвертый раз.

Словно забыли теперь матросы о своем неотступном провожатом. Они следили за Лялиным, за каждым его движением и жестом. Что он знал? Какая была в нем сила? Где взял он марки, чтобы платить за вино? Предательство? Об этом подумали все трое. Однако зачем же он вел теперь с ними эту непонятную, темную игру?

На углу квартала Лялин остановился, внимательно осмотрел серый каменный домик и обернулся к немцу.

— Это здесь. Здесь живет моя тетка. Я должен узнать, дома ли она?

Он быстро достал блокнот и написал два-три слова.

— По условию я не могу войти в дом… Пойдите вы, Черевичный. Пусть выйдет сюда.

Матрос Черевичный взглянул на немца и принял листок бумаги. Но Лялин передумал.

— Нет, лучше вы, Протасов… Черевичный такой верзила — еще испугает старушку. Скажите тетке, зовет Аркадий, и пусть не пугается — жив, здоров.

— Даю одну минуту, — сказал немец.

На улице было слышно, как зазвенела щеколда двери, потом донесся женский голос, потом все стихло. Протасов, по-видимому, вошел в дом.

За ставнями зажегся свет. За широкой щелью медленно прошла тень. Снова хлопнула дверь, застучали и смолкли шаги… Но Протасов не появлялся. Его ждали минуту, две.

— Странно, — проговорил Лялин озабоченно. — Разрешите, я сам позову.

Немец молча достал из-за борта пиджака пистолет.

— Мы подождем еще полминутки, — сказал он, отступая на шаг от Лялина и оборачиваясь к нему лицом. — Может быть, ваша тетушка занята туалетом?

Прошло не менее пяти минут. Немец поднес к губам свисток, но Лялин остановил его, не скрывая тревоги: