Сочинения в 2 т. Том 2 - [14]

Был август — месяц муссонов, дождей и духоты, когда невозможно понять, спит или бодрствует этот тропический город. Я вышел из лазарета и подолгу бродил вдоль пестрых улиц, залитых теплыми запахами трав. На рейде дымили чужие корабли. У морского вокзала кричали и плакали рикши. Дорога идет вдоль моря. У памятника королеве Виктории, где по вечерам сплошным синим пламенем вспыхивал прибой, какие-то сонные люди — туристы ли, чиновники — бесцельно блуждали на машинах. Невидимой стеной был замкнут город — зной, деньги, исступление торговцев, монахи и тишина. Только в порту, куда приходили все новые суда, легче дышалось и свободней жилось. Здесь был выход из круга, большие далекие пути, и чудилось: ветер с моря — ветер родной земли.

Мы сидели на камне и молча смотрели вдаль. Легкий дымок поднимался на горизонте, приближался, вырастал. Правее, на западе, уже совсем утонули высокие мачты лесовоза. Синяя живая гора океана рождала и вновь поглощала корабли. Бесконечен и безначален, как время, был этот синий текучий простор.

Мы сидели на камнях или бродили по городу, по Гэлл-фейс-род и Марадану, где, похоже, каждый знал Кунанда — черные пришельцы из Мадраса, бенгальцы и афганцы, каждый рикша и полисмен.

Я жил в маленькой комнате при лазарете в ожидании корабля. В одно раннее утро, еще светало, Кунанда постучал в дверь. Он очень спешил, и я сначала не понял ни одного слова. Размахивая руками, он торопился что-то рассказать. Кое-как я усадил его на койку и упросил говорить спокойней. Он звал меня на какую-то шхуну, где оказывается устроился… капитаном. Это, впрочем, было не удивительно, он все мог — если бы предложили, он сегодня же стал бы оперным певцом.

— Мы идем на восток, — сказал Кунанда. — Ты можешь увидеть веддов. Там они кое-где встречаются на берегу.

Я согласился с радостью, и уже через час мы были на борту «шхуны». Она стояла в дальней части порта, среди баркасов и катеров, и только громкое название «Молния» выделяло ее из всей древней морской рухляди, собранной у причала. Шхуна была одним из тех «гробов», на которых отказываются плавать моряки и которые эксплуатируются купцами, что называется, до последней заклепки.

Включая самого «капитана», команда состояла из трех человек. Но зато как держал себя капитан! Он сразу обратился в морского волка, даже охрипнуть успел. Раскрыв от удивления рты, матросы заслушались отборной руганью своего капитана. Все делалось здесь как бы шутя, дикая команда кричала и суетилась, но работы не было никакой.

В полдень все же мы вышли за стенку мола… Дул слабый ветер, потрепанный парус отчаянно «полоскал», медленно плыл низкий, пологий берег. Кунанда сидел на корме, у руля, снисходительно улыбаясь матросам.

— Через два дня доплывем, — говорил он весело, поминутно раскуривая старую английскую трубку, — Привезем рыбу, и тогда хозяин — плати!

Совершенно серьезно он поглядывал на небо.

— Будет, пожалуй, шторм. Интересно испытать «Молнию» в шторме…

Было сомнительно, однако, выдержит ли она эту легкую зыбь.

Мы шли мимо берега, окаймленного белым прибоем, вдоль черных деревень, раскинувшихся на холмах. С дальних отрогов к морю спускался лес, густой и дымный от синевы.

К вечеру ветер закрепчал, и наша старая развалина пошла быстрее. Черные матросы смеялись, жизнь снова наладилась — скоро будут деньги, пиво и табак. Склонив головы, они тихо говорили о чем-то своем, о городе, где остались их жены. Уже зажглись Центавры и Южный Крест, последние отсветы заката угасли на горизонте.

Ночью, поблескивая единственным тусклым фонарем, мимо нас близко прошла рыбачья шхуна. Почти мгновенно она утонула в ночи, дальше снова лежала пустыня, и только берег, подобно туче, высился в стороне. Океан был усеян звездами, как золотые водоросли, плыли они по воде, дымчатой, нереальной, словно не по морю, а в небе мы шли между звезд.

За мысом, черной тенью упавшим в океан, простор открылся еще шире и светлее. Но берег стал круче. Мы шли в двух милях от него. Глухие, темные массивы гор уходили в небо. Кунанда перешел на нос шхуны. У руля остался оборванный матрос, все время жевавший бетель. Сидя рядом со мной, свесив за борт ноги (капитану все можно!), Кунанда рассказывал мне об этих краях. Он рассказывал о якхо — цейлонских демонах, в которых, как в Будду и отчасти в Христа, как и в деревянных идолов, верят сингалезы.

— Все леса полны якхо, — говорил он смеясь, так как не особенно доверял этим басням. — Но только ведды с ними дружат.

Незаметно проходила быстрая южная ночь. Легонько покачивала волна, ветер был свежий и чистый. Я вскоре заснул на полубаке и проснулся только на заре. Совсем близко от нас был обрывистый берег. До рыбалки, на которую мы шли, оставалось еще восемьдесят миль — путь для нашей шхуны очень далекий.

Берег по-прежнему был пустынен и глух, уже давно куда-то в горы повернула дорога.

Вечером за выступом, на крутом обрыве, мы увидели огонь. Кто-то развел костер, слабое пламя вспыхивало и гасло.

— Это рыбаки, — сказал Кунанда. — Может быть, наши? Мы подойдем.

Шхуна повернула влево, и вскоре под килем громко заскрипел песок. Здесь тянулась длинная отмель; чтобы подняться к обрыву, нам пришлось еще долго брести по воде. На крутом склоне мы не нашли тропинки, все поросло кустарником и густо сплетенной травой. Цепляясь за ветви, Кунанда начал пробираться вверх. Я шел за ним, поминутно путаясь в ползучих стеблях. Склон был очень высок и заканчивался обрывом. Кое-как мы нашли овражек и вышли на уступ.