Сочинения. Том 1 - [258]

Роль русского студенчества в дореволюционный период была еще решительнее и важнее, нежели роль западноевропейского в эпоху до 1848 г.; роль же русских студентов, как она определилась в последнее время, при всей ее серьезности все же не может назваться первенствующей, ибо у нас на арену борьбы пролетариат выступил, обладая несравненно большей сознательностью, а потому и несравненно менее нуждаясь в руководстве со стороны благожелательной учащейся молодежи, нежели это имело место в Западной Европе 1848 г.

Но часто приходится встречаться с обывательским горестным недоумением по тому поводу, что у нас студенты слишком много и отдавались, и отдаются «политике» и что этого «нигде» не бывало. Ибо хотя мысль, что одинаковые причины порождают одинаковые последствия, прочно внедрилась в сознание всякого человека, сколько-нибудь привыкшего доискиваться внутреннего смысла в проходящих перед ним явлениях, тем не менее довольно часто наблюдается весьма любопытный факт, показывающий, что далеко не все умеют вовремя припоминать эту истину и прилагать ее к объяснению тех или иных поражающих их событий. «Где это видано! Только у нас это возможно! Это — нечто неслыханное, небывалое!» Кто не внимал на своем веку таким обывательским восклицаниям по поводу едва ли не каждого болезненного, ненормального политического события, по поводу едва ли не каждого проявления бурных политических страстей? Конечно, если почаще вспоминать историю и побольше думать об одинаковых последствиях, порождаемых одинаковыми причинами, тогда многое осветилось бы ярче в общественном сознании, ко многому явилось бы более спокойное отношение, и от многого тяжелого в настоящем перестали бы ожидать только зла и гибели в будущем.

В предлагаемом очерке напомним в нескольких словах о двух моментах, пережитых в истекшем веке высшими учебными заведениями Германии и Австрии.

1

Перед нами — Германия, только что освободившаяся от наполеоновского ига, только что пережившая лейпцигскую битву, самую кровавую в новой истории (после мукденского сражения). Был такой момент, когда казалось, что ближайшие годы после этого национального воскресения из мертвых будут для Германии временем правильного прогрессивного развития общественной жизни, установления правового строя на обломках феодально-полицейских порядков, едва не доведших до полной гибели и Пруссию, и меньшие державы германской нации. Объединение Германии и конституционный строй в этой будущей стране — таков был «двуединый» идеал свободомыслящих общественных кругов едва ли не во всех отдельных германских державах; немедленное введение конституции в этих отдельных державах еще до их грядущего желательного объединения — таково было непосредственное требование, предъявлявшееся этими же кругами общества к тем «тридцати шести монархам», о которых говорит Гейне в своих сатирических стихах и которые властвовали над раздробленной немецкой нацией. Эти желания не были мимолетной фантазией нескольких оторванных от почвы политических мечтателей; они отвечали все более и более назревавшим потребностям жизни. Дворянско-бюрократический строй, отдававший все население в бесконтрольное распоряжение полиции и чиновников, угнетал всякое свободное проявление жизни; сеть феодальных повинностей и не всюду вполне уничтоженных крепостных отношений держала многочисленнейшее сословие — крестьянство — в состоянии периодически возвращавшихся голодовок и никогда не прекращавшейся приниженности, низводила крестьян на уровень париев, бесправных, темных и презираемых; торговля и ремесла были стеснены рядом мелких и крупных узаконений, никому не нужных и вместе с тем страшно мешавших правильной торгово-промышленной жизни; крупная промышленность, все возраставшая в течение первой половины XIX в., не видела перед собой ни достаточно обширного рынка сбыта ввиду таможенных преград, существовавших между отдельными немецкими государствами (до учреждения таможенного союза), ни надежд на усиление покупной способности этого рынка при страшном обнищании широких народных масс, ни какой бы то ни было возможности конкурировать с более богатыми странами, вроде Англии и Франции, в добывании себе внешних рынков сбыта, так как пока Германия не была объединена, никакого военного флота ни у одной из немецких держав не могло быть в более или менее серьезных размерах; наконец, рабочий класс был в чрезвычайно тяжелом положении: рабочий день был в общем чрезмерно велик, заработная плата ничтожна, обращение с рабочими в точности отражало феодально-полицейский дух, которым была насыщена атмосфера немецкой жизни.

Помещики, придворные, офицеры и высшие чиновники — вот кто только и являлся более или менее удовлетворенным общественным классом; да и то мы говорим тут о них только как о классе, ибо среди образованных людей, тяготившихся этим политическим строем, требовавших свободы слова и деятельности, было немало выходцев и из офицеров, и из помещиков. Таковы были общие причины, делавшие государственный строй явно непрочным, — причины, вызывавшие все более и более широкое увлечение конституционными идеями. Для всех теперь, 100 лет спустя, совершенно ясно, что никоим образом и никто этих идей подавить окончательно не мог бы, мало того, что осуществлению этих требований Германия и обязана нынешним своим процветанием. Но в 1815–1820 и следующих годах это еще ясно не было, будущее было скрыто, и правящие круги с недоумением и раздражением смотрели на недовольную интеллигенцию и самую беспокойную часть ее — студентов.