Сочинения - [58]
Я звонил Ольге Елис<еевне> и узнал от нее подробности. На днях она у нас будет.
Олечка-дочка, вероятно, уже приехала из России — не очень ли ее приезд взволновал Вадимушку?
Напиши нам, дорогая, как Вадимушка себя чувствует и каково также его душевное состояние. Пусть не думает, что он уже «инвалид», пусть знает, что опять будет здоровым, крепким и бодрым.
И пусть знает, что вся наша троица будет Бога молить, чтобы он поскорее поправился. Прости за почерк, я очень взволнован, не ожидал этого и наспех приписываю к моему неоконченному письму.
Целую крепко и нежно тебя, моего родного и единственного Вадимушку, Олечку и Мишеньку. Мамочка и Флорочка целуют Вас.
В<аш> Сема.
Париж, 19/IV <19>60
Родной мой Вадимушка,
Пишу тебе нерадостное письмо. Эмилия Николаевна скончалась 12 апреля[394]. Можешь себе представить состояние Тат<ьяны> Алек<сеевны> (хотя внешне она держится). Какой прекрасный и очаровательный человек ушел от нас…
Она болела долго и мучительно, но умерла, кажется, без страданий…
Хоронили ее 14-го… Что теперь будет с Тат<ьяной> Алек<сеевной>? Она говорит, что не сможет больше, не в силах будет жить в своем домике. Временно будет жить у подруги, а что дальше?
Мы ей предлагаем поселиться летом у нас на 2–3 месяца, когда мы уедем на дачу. Саша[395] предложил ей сейчас уже переехать к ним в Malakoff[396] — она отказалась.
Надеюсь, что наше предложение она примет.
Тяжело писать тебе об этом, Вадимушка. И вообще жить тяжело — все потери, да потери и «кто еще сейчас на роковой стоит очереди?..»[397]
Но жить все-таки как-то надо, цепляясь за то, что есть, вернее, за тех, кто с нами…Вернее, ради них.
Я был счастлив, получив от тебя письмо и узнав, что тебе лучше. Следи за собой, Вадимушка, держись, держись, родной мой.
Мамочка моя все время болеет, сейчас ей капельку лучше, но сила духа у нее необычайная и когда ей очень плохо, она сама себе говорит: «Клара, держись!»
О смерти Эмилии Николаевны мы ей пока не сказали — она ее очень любила, и волновать ее мы не хотим, но долго ли это можно будет скрывать?
Абрам поехал в Ste Genevieve[398] на похороны, хотя состояние его далеко не блестящее — он с трудом ходит, еле передвигает ногами и, вообще, очень сдал, что всех нас бесконечно волнует.
Ну, вот, Вадимушка, кончаю письмо, уже и слезы на глазах.
Целую тебя и всех твоих крепко и нежно.
Твой Сема.
Где теперь Володя?
Неужели в Париже и не повидал меня перед отъездом? Если увидишь его, передай мое огорчение, мою братскую любовь и благословение на новую жизнь…[399]
Paris, 1е 6/I <19>61
Вадимушка дорогой,
Поздравляю тебя с днем рождения и с Нов<ым> Годом и желаю тебе здоровья, бодрости, радости и исполнения твоих заветных желаний. И Олечку дорогую и твоего — уже такого «взрослого» Сашу — поздравляю и всех Вас крепко целую.
(Прости за ужасный почерк, у меня сейчас «crampe»[400] в руке и очень трудно писать, пальцы сами выворачиваются.)
Я видел сегодня Т<атьяну> А<лексеевну>, и она мне много о Вас рассказывала. Она в восторге от свидания с Вами…
А когда уже мы с тобой увидимся? Ужасно, что ты не можешь приехать сюда, а сам я поехать не могу, не хочу даже на 2 дня оставить мамочку. Она, бедная, очень страдает от болей, но духом все та же и продолжает в тяжелые моменты говорить себе: «Клара, держись!» Флорочка все время с ней, не легкая у нее жизнь (работа, хозяйство и уход за мамочкой). Но, в общем, не буду жаловаться, все хорошо, дай Бог, чтобы так продолжалось.
Как я счастлив за Вас, за то, что Вы так много радости имели от поездки на родину. Насчет Володи скажу, что я никогда не сомневался в его душевных качествах, но огорчила меня его глупость, связанная с «телячьей восторженностью», затмившие в нем чувство такта. А я люблю его по-прежнему. Как ты сейчас себя чувствуешь физически, следишь ли за своим здоровьем?
Т<атьяна> А<лексеевна> передала мне некоторые стихи Даниила[401], я еще не успел их прочесть, надо будет, чтобы ты их напечатал. Она говорит, что они очень хорошие.
Что тебе о себе сказать? Живу, работаю (лекции, работа, ingen.-conseil), окончил и сдал в печать первый том моей книги по электричеству[402]. Мечтаю о стихах, но пишу мало.
Абр<ам> Сам<ойлович> очень подался, едва ходит, часто болеет. Остальные — стареют безнадежно. Бр<ат> Антонов скончался (не знаю, помнишь ли ты его, милый был человек)[403], на днях узнал случайно о смерти Присмановой[404] (скончалась во сне, счастливый конец для нее, но бедный Гингер…)[405].
Вадимушка дорогой, рука «заела», кончаю письмо.
Крепко тебя и Олечку обнимаю и целую.
В<аш> всегда Сема.
Мамочка и Флорочка целуют Вас.
Пиши, дорогой, не забывай меня.
Paris, le 29/III <19>61
Вадимушка дорогой,
Не сердись на меня и не думай, что я забыл тебя… Но я сейчас в таком состоянии, что не способен писать письма. Дело не только в моей «перегруженности» или в физической усталости. Нет, я просто как-то странно «оцепенел», как-то «съёжился» и равнодушно смотрю на «всемирную нелепицу». Это нехорошо, это, может быть, пройдет, но сейчас это так и «железные шаги» Истории даже не очень волнуют меня. Хуже всего — мое душевное одиночество, настоящего друга даже среди братьев не нахожу (братья тоже скисли) и
