Сочинения - [39]

Что же делать! Мы несовершенны — Прекрасная Дама остается неизменно и недоступно прекрасной, но ее бедные рыцари не всегда на высоте служения.

Вина — вашей и моей, вина нашей человеческой натуры. Мою вину мне трудно на себе проследить, Вам это виднее, хотя я и сам многое знаю про себя, но Вашу со стороны я вижу ясно. Так бывает… Как нищий «у врат обители святой»[226], стою я и прошу подаяния, помощи, душевного сочувствия и понимания… Казалось бы, кто же осмелится положить камень в мою протянутую руку. А вот кладут. Чья слепота и чья глухота? Так бывает — с утра, проснувшись, думаю — сегодня Храм, и весь день накапливаю золото, чтобы принести его братьям, и в ответ — сколько раз! — получаю от них скупые медяшки.

Я говорю «я», но думаю «мы», ибо каждый из нас совершал это «убийство Хирама»[227], в каждом из нас двойной облик, и Хирам, и убийца его, и сам я не раз одаривал братьев медяшками или холодным камнем.

Это — нестерпимо тяжело, это предел боли, которую можно получить от себя и от братьев, и я в таких случаях всегда вспоминаю прекрасную еврейскую Агаду[228]. Вот она.

Золото говорит железу: не понимаю, ты из такого крепкого материала, а так страшно кричишь, когда по тебе бьют стальным молотом. А я — слабое и мягкое существо, терплю и молчу… Да, отвечает железо, это так, но ты подумай и тогда поймешь: тебя бьет чужой, а меня брат мой. Это во сто крат больнее.

Братья, повторяю — я, это мы, каждый из нас. И я знаю, что и молоту тоже больно бить брата, и он тоже кричит, а все же бьет, повинуясь слепой силе.

Но бывает и другое. Сколько раз я возмущался таким-то братом, его — на мой взгляд, не масонским образом мысли или поступком, сколько раз моя терпимость снижалась до того, что просто по-обывательски лопалось мое терпение, нервы не выдерживали, и я кипел и злился. Но вот этого брата постигла беда — физическая или душевная, он мучается, он страдает, и — волна жалости подымается во мне, и я, в этот момент, люблю его, кажется, больше всех других братьев, и все бы отдал, чтобы помочь ему или облегчить. Конечно, это бывает и по отношению к просто добрым знакомым и даже к чужим людям, ибо всякого Человека жалко, но никогда не бывает с такой страстной интенсивностью, как по отношению к брату. И в этот момент я грызу себя за то, что был к нему холоден, невнимателен, что никогда не старался подойти к нему по-настоящему. И я даю себе клятвенное обещание исправиться, стать подлинным Вольным Каменщиком. Но, увы, проходит время, брат успокаивается, успокаивается и моя жалость, которой нет более применения. И вот я снова становлюсь человеком прохладным к брату (хотя и горячим к Масонству) и снова из-за этой моей горячности к Масонству болезненно реагирую на «неисправимую натуру» братьев. Я как будто не замечаю, что моя собственная натура тоже неисправима, что я всегда и во всех ищу, требую от них того, чего сам не имею.

Но в редкие минуты прозрения я замечаю это, и тогда мне делается стыдно. Видите ли, братья, я как будто о себе только и говорю, но разве я задерживал бы Ваше внимание на моей особе, если бы не чувствовал, что, говоря о себе, говорю о нас, ибо почти все мы таковы.

Мы всего только люди, часто небольшого калибра, грешники и неудачники, мечтающие о святости, о крыльях, раздираемые внутренними противоречиями, мечущиеся между идеалом и профанством, придавленные к земле непосильным грузом жизни такой, какой мы ее видим, и не имеющие сил для жизни иной. Все мы грешные и все неудачливые Д<он> Ж<уаны>, обожатели Прекрасной Дамы, мы не всегда можем вынести пожатие земной, каменной Десницы. Незадачливые Д<он> К<ихоты>, мы погибаем и от отсутствия крыл и от удара крыльями ветряной мельницы, на борьбу с которой увлекает нас горячее сердце. Растерянные Гамл<еты>, мы мечемся между добром и злом, терзая себя вопросами, на которые нет ответа… Мы знаем, что ответов быть не может, но ставим их и терзаемся… И все-таки правы мы! Ибо если бы не было на свете Д<он> Ж<уанов> и Д<он> К<ихотов>, Г<амлетов>, то как обеднел бы мир. Если бы не было их бессонницы, их тревоги и их надежды. Ибо мы верим, что будет время и мы победим Каменную Денницу и обретем крылья и найдем ответы. И вера эта движет нами и заставляет двигать вперед и аморфный профанский мир. Мы, может быть, тот необходимый фермент без которого Человечество в лучшем случае стало бы пресыщенным муравейником. Или мы некий особый и тайный витамин М<асонства>, улучшающий духовное зрение и духовный слух Человечества. Вот кто мы! И после всего сказанного я все-таки ставлю себе и Вам, не могу его не поставить, тот же самый вечный вопрос — а все-таки, кто же мы? Сколько мы ставили этот вопрос! — не могу удержаться. Странное Человеческое общество, которое все время спрашивает себя, что оно собой представляет.

Многие говорят: «Мы — новая религия», и действительно, мы религия для многих людей, мы религия без догматов и без награды. М[ихаил] А[ндреевич][229] говорит о «союзе душ легком и свободном». Я согласен с тем, что это союз свободы, ибо по доброй воле выбрал его, но слово «легкий» решительно отвергаю. Ибо если легко назвать другом человека по личному выбору, по душевным и умственным качествам, по общности интересов, по взаимному благорасположению или услугам, то назвать человека братом оттого, что «таковым признают его братья», неизмеримо труднее. Его мне как будто навязал выбор других братьев, и я должен сделать над собой усилие, чтобы почувствовать его. Раньше всего я делаю акт воли: «Хочу, раз того хотят другие, чтобы ты был мне братом. Потом <пропущено> доверия и говорю — верю, что ты будешь мой брат. Потом, но, увы, не всегда, говорю от сердечных чувств и знаю, что ты мой настоящий брат. Не легок этот путь и не всегда успешен. Я знаю братьев, которые смотрят на Масонство как на тесный кружок друзей, и когда в профанском мире они находят других друзей, они от нас отходят. Это, по-моему, самая ошибочная и поистине опасная точка зрения. Или если тесный кружок друзей — вещь прекрасная, то не надо забывать, что таких кружков может быть много и что все эти маленькие державы могут враждовать одна с другой. Мой друг может быть врагом друга других людей, и не этого я и все мы хотим.