Событие - [17]

Однажды О. взяла меня с собой на вечеринку. Я сидела в глубине помещения, смотрела на танцующих и удивлялась чужому веселью. Помню Анни Л., одетую по моде той зимы в белое шерстяное платье: ее сияющее лицо отражало степень всеобщего веселья. Я была лишней в этом ритуале, смысл которого был мне недоступен.

Как-то студент медицинского факультета Жерар Х. привел меня к себе в комнату на улице Буке. Он снял с меня свитер и лифчик, и я увидела свою маленькую осевшую грудь; две недели назад она была полна молока. Мне захотелось рассказать ему об этом и о мадам П.-Р. Больше мне ничего не было нужно. Мы просто поели торта, который испекла ему мать.

В другой день я зашла в церковь Сен-Патрис недалеко от бульвара де ля Марн и рассказала священнику, что сделала аборт. Я тут же поняла, что допустила ошибку. Я чувствовала, что полна света, а он видел во мне один грех. Когда я вышла, стало ясно: время религии для меня прошло.

Позже, в марте, я встретила в библиотеке Жака С. – того студента, что провожал меня до автобуса, когда я в первый раз ехала к гинекологу. Он спросил, как у меня дела с дипломом. Мы вышли в вестибюль. Во время разговора он, как обычно, суетился вокруг меня. Свой диплом о Кретьене де Труа он собирался сдать в мае и был удивлен, что я только приступила к работе. Я окольными путями дала ему понять, что сделала аборт. Возможно, мной руководила классовая ненависть – хотелось бросить вызов этому сынку директора завода, который говорил о рабочих, как о представителях другого мира, – или я сделала это из гордости. Когда до него дошел смысл моих слов, он замер и уставился на меня, ошеломленный невидимой ему сценой и охваченный восхищением, которое я до сих пор вижу на лицах мужчин в своих воспоминаниях[4]. Он оторопело повторял: «Браво! Нет слов, браво!»

Я снова пришла к доктору Н. После тщательного осмотра он улыбнулся и довольным тоном похвалил меня, сказав, что я «отлично справилась». Сам того не осознавая, он тоже призывал меня превратить перенесенное насилие в личную победу. Он выдал мне противозачаточный колпачок, который надо было вставлять в вагину, и два тюбика спермицидного геля для контрацепции.

Я не вернула зонд мадам П.-Р. Подумала, что за такую цену не обязана этого делать. Однажды я взяла машину родителей и выбросила зонд в каком-то лесу у дороги. Позже я пожалела об этом поступке.

Не помню, когда я вернулась к жизни, которую называют нормальной (расплывчатая, но всем понятная формулировка), то есть к той, где начищенная раковина или го́ловы пассажиров в поезде не будят ни лишних мыслей, ни боли. Я писала диплом. Вечерами сидела с детьми, а еще подрабатывала секретаршей одного кардиолога, чтобы понемногу возвращать деньги, одолженные на аборт. Я ходила в кино на «Шараду» с Одри Хэпбёрн и Кэри Грантом, на «Банановую кожуру» с Жанной Моро и Бельмондо; эти фильмы ничем мне не запомнились. Я отстригла свои длинные волосы и стала носить линзы вместо очков. Мне казалось, что вставлять их в глаза не легче, чем тот колпачок в вагину.

Я больше никогда не видела мадам П.-Р. Но думать о ней не перестала. Сама того не осознавая, эта, видимо, жадная женщина (хотя жила она бедно) оторвала меня от матери и бросила в мир. Мне стоило бы посвятить эту книгу ей.

Многие годы ночь с 20-го на 21 января была для меня памятной датой.

Теперь я знаю, что должна была пройти через это испытание и эту жертву, чтобы захотеть иметь детей. Чтобы принять это насилие деторождением в своем теле и самой стать проводником поколений.

Я наконец облекла в слова то, что, на мой взгляд, включает в себя весь человеческий опыт: жизнь, смерть, время, мораль, запреты, законы. Опыт, от начала до конца прожитый через тело.

Я искупила единственную вину, которую испытывала в связи с этим событием: вину за то, что пережила его и ничего с ним не сделала. Словно у меня был дар, а я растратила его впустую. Потому что кроме всех социально-психологических причин того, через что я прошла, есть еще одна, и в ней я уверена больше всего: это произошло со мной, чтобы я об этом рассказала. И, возможно, именно в этом истинный смысл моей жизни: чтобы мое тело, мои чувства и мои мысли стали текстом, то есть чем-то понятным и общим; чтобы мое существование полностью растворилось в головах и судьбах других.

Сегодня я снова была в проходе Кардинет в XVII округе Парижа. Я выбрала маршрут по карте. Мне хотелось найти то кафе, где я ждала перед тем как пойти к мадам П.-Р., и церковь Сен-Шарль-Бороме, где долго сидела в тот день. На карте была только церковь Сен-Шарль-де-Монсо. Я решила, что это она и есть, только название поменялось. Я сошла на станции Мальзерб и пешком добралась до улицы Токвиля. Было около четырех, очень холодно и солнечно. У входа в проход Кардинет висела новая табличка. Старая осталась висеть выше, почерневшая и неразборчивая. Улица была пуста. На фасаде какого-то дома, на уровне первого этажа, я увидела большую вывеску: «Ассоциация выживших в нацистских лагерях и депортированных из департамента Сена и Уаза». Кажется, раньше ее там не было.

Я дошла до дома мадам П.-Р. Постояла перед закрытой дверью с домофоном. Пошла дальше по проезжей части, глядя вдаль на просвет между стен. Вокруг не было ни души, не проехало ни одной машины. У меня было ощущение, что я воспроизвожу движения какого-то персонажа, но ничего не испытываю.