Собственные записки. 1829–1834 - [31]

Бебутову я писал следующее за № 113:

«Вчерашнего числа с отрядом, мне вверенным, соединился я с господином генерал-майором Бурцовым у селения Дигура и сего числа хочу занять высоты, командующие неприятельским лагерем. Я надеюсь, что ваше сиятельство, имея маршевой батальон (маршевой батальон сей, отправленный из Севастополя морем, вышел на берег при Редут-Куле и, идучи через самые пагубные места во время лета, впоследствии времени весь почти исчез от болезни и чумной заразы в Ахалцыхе), можете отразить неприятеля, если бы захотел он сделать на вас нападение со стороны Ковблиана, причем прошу ваше сиятельство уведомить меня, если вы будете получать какие-либо известия о неприятеле и также о состоянии вашем».

(Бебутов, кроме того, имел еще один батальон Графского полка и потому не был в опасности.)

Если бы турки заняли и защищали первую покатость берега реки и тесный каменистый подъем у Дигура, то бы нам было весьма трудно одолеть их в сем месте. Я опасался сего каждую минуту и не мог иначе объяснить причины сего, как их оплошностью. Забродский скоро поднялся со своим батальоном и орудиями и, вышед на небольшую равнину или долину, огражденную с одной стороны высотою, которая отделяла его с левой стороны от турецкого лагеря, а с правой – высоким лесистым отрогом гор, тянущихся от Аджарской цепи, хотел обратиться налево, дабы занять назначенную высоту, но был вскоре встречен неприятелем, вышедшим из своего лагеря и обогнувшим означенную высоту…[43]

1832 год [44]

Фрегат «Штандарт» [45] , 8 декабря 1832

Я уже собирался выехать из Петербурга[46], и день отъезда моего был назначен 18-го числа октября, почему и просил докладной запиской военного министра графа Чернышева уведомления, когда мне можно будет представиться государю, дабы откланяться. Между тем съездил к некоторым лицам, дабы проститься. 16-го я был у Бенкендорфа, которого встретил на крыльце; он сбирался куда-то ехать и спросил меня, куда я располагал пуститься в путь. Я отвечал, что в Тульчин, к дивизии.

– Так же нет! – сказал он. – Вы не едете в Тульчин; я могу вам сие утвердительно сказать.

– Куда же? – спросил я.

– Я не вправе вам сего сказать, – отвечал Бенкендорф, – но вы имеете от государя весьма лестное поручение, важное, великое.

– В какую сторону?

– Ничего не могу вам сказать, но вы сие, вероятно, сегодня узнаете.

– Какого рода? – спросил я опять. – Будут ли пушки?

– Может кончиться и пушками, – продолжал Бенкендорф, – дело сие совсем необыкновенное, и можно только вас поздравить с доверенностью, которую вам в сем случае оказывает государь.

Я более не расспрашивал его; но, возвратившись домой, нашел у себя на столе запечатанное уведомление от дежурного генерала Клейнмихеля, коим он сообщал мне, что я по воле государя имею остаться в Петербурге по надобности службы впредь до особого назначения.

Два дня я оставался дома в ожидании своего назначения; наконец, полагая обязанностью своей съездить к военному министру, чрез коего было отдано вышеизложенное приказание государя, я съездил к графу Чернышеву и спросил его: такого ли рода поручение сие, дабы я мог надеяться, следуя к оному, заехать к отцу в деревню[47]. Сие нужно было мне знать для изготовления в дорогу; ибо намерение мое было выехать из Петербурга с дочерью [Натальей][48],[49]. Он сказал мне, что полагал сие возможным, но что на сие надобно будет испросить разрешения у государя. Он говорил мне о возможности поручения, не объясняя оного, ибо, кажется, что и сам был оному чужд; но сказал мне, что я по сему буду в сношениях и зависимости от министра иностранных дел графа Нессельроде.

По некоторым разговорам, которые я имел с человеком, прослышавшим о сем поручении, я мог догадываться, что оно касалось дел турок или греков. Будучи же у развода, я виделся с графом [Алексем] Орловым, который знал о сем поручении и говорил мне, что оно будет восточное.

Вскоре я получил записку от военного министра, коей он приглашал меня заехать к графу Нессельроде. Граф Нессельроде объяснил мне вкратце поручение сие, заключающееся в угрозе, которой государь желал устрашить египетского пашу, восставшего против султана [Махмуда II] и подвигавшегося с успехом в Анатолию. Нашествие его грозило падением Турецкой империи, коей слабое и расстроенное состояние было для нас самым лучшим поручительством в спокойствии границ наших с южной стороны, в смутных обстоятельствах Европы и в предвидящейся всеобщей войне по делам Бельгии[50]. Завоевание Турции Магмет-Али-пашой могло, с возведением нового лица на престол, возродить и новые силы в сем упадающем царстве и отвлекать внимание наше от дел Европы; а потому государя всячески занимало сохранение султана на колеблющемся престоле его. Я был избран для угрожения Магмету-Али, и казалось мне, что сия мера была уже вторичная, что первая мысль государя была послать немедленно войска на вспоможение султану, но что он остановился в сем, как потому, что экспедиция такого рода была бы весьма тягостна для нас, так и потому, что не были уверены, примет ли с удовольствием такого рода участие сам султан, недоверчивый к дружбе государя. Казалось мне, что с отменением сего предположения пришла мысль угрозить сперва паше Египетскому, в надежде, что он удовольствуется преимуществами, им уже приобретенными; но и к сей угрозе надобно было согласить султана, который бы мог бояться, чтобы под сим предлогом не скрывались какие-либо тайные сношения с Египтом во вред Порте. Посему поручение, на меня возлагаемое, и имело в виду два предмета: первое, убедить султана в дружбе и расположении государя и склонить его к допущению моей поездки в Александрию; второе, в угрожении Магмет-Али-паше и склонении его к покорности султану, не входя в какие-либо посредничества для сего примирения.