Собственные записки. 1829–1834 - [30]

У Гофмана было в сей день около 40 человек убитых и раненых, и в числе первых капитан Рябинин. Трупы наших убитых были обезглавлены турками; их всех похоронили уже на другой день ввечеру. Тело Рябинина, которое одно только не было обезглавлено (потому что он был убит в первую атаку турок, когда наши еще не отступали), было оттащено и лежало около повозок близ деревни, и никто из солдат его роты не позаботился даже о том, чтобы оное положить порядочно и прибрать. Оно лежало на покатости головой вниз, и причиною сей беспечности солдат об убитом капитане своем была жестокость, с которой он обходился с ними. Рябинин был известен, как деятельный и знающий свое дело офицер, но он был крайне жесток с людьми и бесщадно их наказывал!..

Неизвестно, велика ли была потеря у турок; только на другой день, когда мы стали подниматься за рекою в гору, чтобы их атаковать, мы видели следы крови по камням во многих местах, между прочим, и следы везенного турками накануне орудия, которое, вероятно, в тот же день было бы нами взято, если бы не случилось вышеописанной ошибки.

Для усиления отряда Бурцова я присоединил к нему в сию ночь батальон 40-го егерского полка, в коем было не более 350 человек, с двумя горными единорогами, и, сделав все нужные распоряжения, возвратился в свой лагерь, до которого было версты три, и взял с собою и Бурцова. Мой лагерь был расположен на высоте правого берега реки Поцхо, которая отделяла меня от турецкого лагеря, коего все огни были перед нами на противоположном высоком берегу реки, верстах в двух в прямом направлении от меня. Вид неприятельского лагеря был весьма красив.

По сделанном мною совещанию с Бурцовым, мы положили на другой день с рассветом атаковать турок со стороны Дигура отрядом Бурцова, и он уехал к себе, а я между тем послал ночью Мещерякова с несколькими татарами пешком, дабы подкрасться к турецкому лагерю и привести оттуда языка или, по крайней мере, украсть из-под оного несколько лошадей, на что мои татары славились весьма искусными. Мещеряков отправился пеший и, скрываясь в хлебах, подкрался довольно близко к часовым, но был открыт по шуму, им произведенному, и едва успел уйти, не приведя никакой добычи. Остаток ночи мы провели спокойно.

2-го числа июня, в самый день Троицы, произошел славный бой при Чабории, в коем кегия сераскирский был разбит наголову, что успокоило на все продолжение кампании ахалцыхскую сторону и дало возможность мне привести значительные силы на помощь к Паскевичу к стороне для атакования самого сераскира на горах Саганлугских. В сей день я был так занят, что не только не успел прежде вечера что-либо писать к главнокомандующему, но даже и не обращал внимания на все его повеления, кои я, получая во время сражения, клал в карман и к вечеру нашел оный полный бумагами различного содержания.

Ночь с 1-го на 2-е число я почти всю провел в бдении, занимаясь приготовлениями к будущему дню. Я полагал, что турки, увидев большие силы, которые у нас были собраны, воспользуются ночью, дабы уйти, и наблюдал за ними; но, к удивлению моему, увидел я перед светом 2-го числа, что они еще на месте, а потому поспешил ехать к Бурцову еще до света, дабы принять меры к атаке, которую можно было вести только от стороны Дигура.

Из лагеря Бурцова не было видно неприятеля, коего укрепленный стан был скрыт большой высотой, перед нами находившейся и составлявшей отдаленный берег реки Поцхо. Продолговатая высота сия лежала поперек реки, так что турецкий лагерь, выше по реке оной расположенный, был весь виден из моего лагеря, как равно и другая сторона горы; из лагеря же Бурцова была только видна одна сия другая сторона, которую я назову правой, а обращенную к стороне турок левой.

Высота сия примыкала левой своей стороной почти вплоть к турецкому лагерю, и как турки по оплошности своей не занимали оной, то я предположил занять ее прежде небольшим авангардом и после того, расположив на оной артиллерию свою, громить из орудий неприятельский лагерь. Но для достижения сей высоты должно было сперва подняться через каменные ступени узкой дороги, ведущей мимо Дигура; а потому я послал на сей предмет прежде войскового старшину Студеникина с казаками. Я велел переправиться на тот берег и подниматься в гору майору Забродскому со слабым батальоном его и двумя горными единорогами, коему приказал и занимать означенную высоту. Между тем для подкрепления его я назначил батальону Графского полка и Херсонскому полку следовать частями по две роты с двумя орудиями, назначив каждой части время выступления, дабы войска понапрасну не столпились при дурном подъеме, на который надобно было втаскивать орудия. Когда же батальон 40-го егерского полка тронулся, я написал генерал-майору Сергееву, оставшемуся в моем лагере старшим, следующее повеление за № 112:

«Я буду занимать высоты, пред вашим лагерем находящиеся. В[ашем]у пр[евосходительст]ву предстоит иметь частое сообщение с майором Даленом и охранять всю Поцховскую долину. Атакуйте неприятеля с частью войск в таком только случае, если бы он стал отступать по ущелью сему. Посылаю к вам сто баранов; велите варить и есть».