Собственные записки. 1829–1834 - [122]

– Знаешь ли, – отвечал он, – что в прошлом году из одного Гренадерского корпуса вышло семь тысяч солдат в бессрочный отпуск, а в нынешнем их выходит шесть. Но ведь их не выпускают без поверки формуляров в Инспекторском департаменте. А знаешь ли, сколько их из шести тысяч поверено в нынешнем году? Только еще двенадцать.

Меня удивили и суждение сие, и сознание, и непрямые меры, которые государь, в успокоение свое, употреблял против своих подданных и войск. Он польстил им сими отпусками. Мне нечего было на сие отвечать. Государь поздравил меня с женитьбой и, поговорив о разных незначащих предметах, отпустил.

Начались смотры, которые продолжались пять дней. Государь приезжал в 9 и 10 часов утра на Ходынское поле и уезжал в 2 и 3 часа пополудни. Погода была холодная; но, невзирая на усталость войск и тяжкое положение их в столь позднее время года в лагере, он не отменял смотров своих, состоявших все в маневрах, на коих он тщился научить их разным средствам строиться в боевые порядки и атаковать неприятеля. Все сие было довольно странно, ибо он мало имеет понятия о военном деле; но обязанность наша была слушать и внимать. Я в особенности должен был замечать и записывать ошибки и новые правила, им издаваемые, для распространения оных в войсках. Мне крайне жалко было войск, которые при всем истощении сил своих должны были, так сказать, перемогать себя для следования за приказаниями, кои отдавались с суетливостью, поспешностью и нетерпением, так что никто почти не мог угадывать мыслей государя и предполагаемого неприятеля, которого он со всех сторон видел.

Несколько раз он выходил из терпения и говорил с неудовольствием и в неприятных выражениях начальникам. Желая сколь можно менее быть причиной умножения беспорядка (что неизбежно при многих распорядителях), я держался сколь можно более в стороне и иногда только занимался, когда государь поручал мне какую-либо часть в командование. Он, однако же, постоянно был мною доволен, был все время очень ласков и разговаривал со мною.

Не менее того на церемониальном марше он был весьма недоволен полком фельдмаршала Сакена, который истинно лучший в корпусе во всех отношениях. При первом моем свидании с государем я ему расхвалил сей полк, и он тогда сказывал, что не должно было ставить одну какую-либо часть столь выше других и доказал мне неудовольствие свое, охулив сей полк, о коем он мне несколько раз говорил, отзываясь, что он не понимает, что я в оном нашел хорошего.

– Я видел полк сей в подробности, – отвечал я, – а потому и могу сделать о нем такое утвердительное суждение в пользу его.

Противоречие сие не понравилось государю; он прервал меня словами:

– Ну, поживете, поживете! – и я замолк.

Я несколько раз обедал у государя и однажды, после обеда, взял меня с корпусным командиром, князем Хилковым, в сторону, он опять начал говорить о полку сем.

– Да скажите мне, – говорил он, – что вы находите в сем полку: люди жмутся во фронте, коленок не сгибают и проч.? Другие полки несравненно лучше.

– Государь, – отвечал я, – полк сей точно неудачно прошел сегодня на церемониальном марше; это несчастный и неожиданный случай, коему причин не постигаю; но не менее того он отлично хорош, и я свидетельствую сие тем, что я осмотрел его в подробности: он истинно способен и к бою, и к походу, и к параду; он прочен и красив, в нем соблюдены все основания службы.

Возражение сие не могло понравиться государю, но он ничего не отвечал на оное.

Киев, 18 октября

В бытность мою в Киеве, я составил записку, в коей изложил горестное состояние, в коем находятся войска в нравственном отношении. В записке сей были показаны причины упадка духа в армии, побегов, слабости людей, заключающиеся большей частью в непомерных требованиях начальства, частых смотрах, поспешности, с коей старались образовать молодых солдат и, наконец, в равнодушии ближайших начальников к благосостоянию людей, им вверенных. Тут же излагал я мнение свое о мерах, которые бы считал нужными для поправления сего дела, погубляющего войска год от году. Я предлагал не делать смотров, коими войска не образуются, не переменять часто начальников, не переводить (как ныне делается) людей ежечасно из одной части в другую и дать войскам несколько покоя.

Записку сию, изготовленную перед самым выездом моим из Киева, я тогда же прочитал фельдмаршалу, который по старости своей не мог вникнуть в содержание оной и войти о сем с представлением государю. Посему я решился подыскать к сему случай и лично доложить государю о сем деле, которое считал обязанностью своей довести до его сведения, дабы он не заблуждался на счет мнимых сил его и принял бы какие-либо меры для сбережения несчастных солдат, толпами погибающих от ошибочных мер, принимаемых в управлении армией.

В августе месяце я виделся в Москве с флигель-адъютантом князем Долгоруким, который уезжал в Петербург, дабы присутствовать при открытии монумента 30 августа. Я дал ему записку свою для прочтения и просил его при случае доложить государю, что он видел у меня записку сию, дабы государь сам меня спросил об оной при свидании.