Собрать Русь! (Не в силе Бог, а в правде) - [42]

- Ида! Ида! Опомнись! - с мольбою и с отчаянием шептала София, ломая руки.

Но гречанка ничего не сознавала.

Присев на кровати, она говорила без умолку, передавая шаг за шагом весь ход своего замысла, подробности его исполнения. Она рассказывала, как соблазнила она Захария, как по ночам ходила к нему, увеличивая плату сообразно с упорством Леона. Наконец хитрый жидовин согласился.

Леон появился во дворце и начал поить больного своими травами, прикладывать к телу пузырьки с горячей водой.

Царевичу становилось лучше!

Старуха поняла, что Леон надувает и ее, и Захария. Она имела основание бояться измены и после долгих размышлений решила действовать на свой страх.

Она достала у какой-то знахарки сильную отраву, сварила ее, даже подкрасила, чтобы на жидовское варево походило, и ожидала удобной минуты.

Случай представился.

Утомленная бессонными ночами, Елена заснула в своей опочивальне. Караул несли в тот день известные бражники, и Ида сумела подсыпать дурману в пенник и полпиво. Леон тоже свалился от доброй чарки вина с сонным зельем, и никто не помешал старухе проникнуть в палату царевича.

- Ой, лихо было... жутко... - вспоминала Ида. - Темно кругом... Луна была, да скрылась... Половицы скрипят, а сердце во мне так и играет... Вижу Васюту... на московском столе, а кругом, на коленях, все вороги твои, Софиюшка. Налила я свое питье, старое-то выплеснула... Кончила дело! А тут... За руку меня хвать... Увезла я ее... отравила... Не вернется!.. Не скажет... - торопливо продолжала Ида. - Жизнь ее не сахарная... Пускай помирает!.. Настя-то, Настя... про нее говорю.

София намочила платок в холодной воде и положила его на голову умирающей. Каждое слово Иды являлось ступенью к плахе, и, если бы это роковое признание было услышано Ряполовским, не корона, а темница грозила бы и Васе, и его матери.

Ида очнулась, опомнилась.

- Софиюшка... царица моя... дозволь мне Васюту повидать! Ангела Божьего... глазком одним... Смилуйся!

Но София Фоминишна не позволила.

Она ушла подавленная и потрясенная исповедью Иды и, упав на колени перед образом, горячо молилась.

- Не вмени, Господи, ее грех Васе моему! - шептала она, рыдая. - Не ведала я... не знала этого!..

Ида умерла, так и не повидав того, ради безумной любви к которому она совершила ужасное преступление...

Глава XVI

ЗАГОВОР

Прошло несколько лет.

Стоял ясный летний вечер, и в саду возле дворца, под качелями, снова раздавались громкие песни, смех и шутки. Молодые люди и девушки веселились и болтали между собой, а пожилые медлительно прохаживались или, присев на скамью, беседовали вполголоса.

Много интересного и загадочного произошло за это время.

София Фоминишна, имевшая такое громадное влияние на супруга и много способствовавшая внешнему и внутреннему величию Московского государства, потеряла былую власть.

Царь Иван Васильевич поддался хитрым проделкам приближенных бояр: Патрикеева, Ряполовского и других сторонников их и стал недоверчиво относиться к своей подруге.

Даже к сыну своему от второго брака, к миловидному и стройному юноше, князю Василию, охладел царь.

Все его симпатии были обращены теперь к Елене и к ее сыну, тоже выросшему уже и превратившемуся в красивого молодца Дмитрия.

Чем сумели они привлечь сердце Ивана III, как заставили нежного супруга и отца забыть о другой семье и равнодушно относиться к горю Софии и Василия, - никто не знал и не понимал.

В стороне от молодежи стояли два боярина и с озабоченным видом говорили между собой. Один из них - Семен Ряполовский, значительно постаревший, другой князь Кубенский, молодой и видный мужчина лет тридцати пяти, с окладистой бородой и блестящими глазами.

- Я тебе говорю, князь, - повторил Ряполовский, - что дело кончено!.. Не придется гречанке радоваться! Сегодня сказал государь, что станет венчать на великое княжение внука своего, Дмитрия. При всех нас сказал...

- А как же Василий? Ведь сын... родной сын!

- Твоя забота!! Чай, дело-то решенное.

- Так-то так, а все же...

Ряполовский гневно взглянул на собеседника.

- Не знаешь ты разве, князь, что с самой смерти царевича Ивана невзлюбил государь Фоминишну. Прежде бывало, войдет она в комнату, даже засветится все лицо у Ивана Васильевича, а теперь... Побледнеет, словно испугается... И к Василию он прежней любви не имеет. После допроса, когда жидовина Леона пытали, с той поры царь совсем переменился. Елену жалеть стал, а Софию Фоминишну ровно опасаться начал...

- Что ты говоришь, боярин, - с негодованием воскликнул Кубенский. Так разве виновата София! Никогда не поверю!

Ряполовский лукаво усмехнулся.

Он и сам не допускал мысли, что София виновна в смерти царевича, но ему было выгодно распространять подобные слухи в интересах партии Елены, и он не брезговал ничем, лишь бы одержать победу над ненавистной гречанкой, обессилившей боярскую партию.

- Не помнишь, верно, что говорил жидовин?

- Отлично помню, - возразил Кубенский. - Он твердил, что не травил царевича, что в его смерти никто не повинен, что умер он от сильной хвори, что камчугом называется.

- То-то, помнишь! А для чего жидовин Захария с дочкой убежал из Москвы, как только Леона в темницу посадили? Для чего Ида, старуха, отравы наелась? Для чего София-то со слезами да с плачем великим пощады жидовину просила? Так, неспроста, видно? Эх ты, головушка! На войне-то ты молодец-молодцом, а в жизни - баба тебя обойдет...