Собрание стихотворений - [8]

Пополз дымок прокислой белизной.

И за углом — лежит вдоль тротуара

Расстрелянный. Сквозь медный тон загара

Овосковелость мертвая глядит.

Глаз вытаращил правый. Левый выбит.

И на груди афишку: «Я — бандит»

Лениво раскаленный ветер зыбит.

1920 (19.VIII.1933)

САМОСУД

Он ползает. Растоптанной губой

Он ловит жизнь по сапогам суровым.

И голос рваный выпадает ревом,

Захлебываясь кровью и мольбой.

А солнце золотит глаза коровам,

Жующим жвачку. Воздух — голубой.

А мужики — работают, и вой

Скользит по лицам их железнобровым.

Могила вырыта. Удар сплеча,

И конокрад слетает, вереща,

И снова заработали лопаты.

Перехватила глина взгляд и крик,

С травой сровнялась. Но бугор горбатый

Рывком последним выперло на миг.

1920 (20–21.VIII.1933)

ПРОВОКАТОР

На мальчугана римского похож,

Остряк, знаток вина, стихов, блондинок –

Он щеголял изяществом ботинок

И пряностью матросского «даешь!».

А белый террор полз на черный рынок,

Скупал измену; гибли ни за грош.

А он грозил: «Ну будет сукам нож,

Когда закончит Фрунзе поединок!»

Закончил Фрунзе. С дрожью по ночам

В подвалах контрразведки здесь и там

Запоротых откапывали грудой.

И в эти дни мелькнуло мне: узлы

Едва таща, он юркал за углы

С детенышем, с женою жидкогрудой.

1920 (1.IX.1933)

«ДУХ» И «МАТЕРИЯ»

Архиерей уперся: «Нет, пойду!

С крестом! На площадь! Прямо в омут вражий!»

Грозит погром. И партизаны стражей

Построились — предотвратить беду.

И многолетье рявкал дьякон ражий

И кликал клир. Толпа пошла в бреду,

И, тяжело мотаясь на ходу,

Хоругви золотою взмыли пряжей.

Но, глянув искоса, броневики

Вдруг растерзали небо на куски,

И в реве, визге, поросячьем гоне –

Как Медный Всадник, с поднятой рукой –

Скакал матрос на рыжем першероне,

Из маузера кроя вдоль Сумской.

1920 (4–5.IX.1933)

«Валяло круто. Темно-ржавый борт…»

Валяло круто. Темно-ржавый борт

Плечом ложился и вставал из хлябей.

Но отлило; без всяких астролябий

Могли прикинуть: за две мили порт.

Вдруг на волнах, как мяч, как панцирь крабий,

Встал полушар, огромен, черен, тверд,

И заплясал, идя на нас, как черт,

В мужских гортанях крик рождая бабий:

«Под ветром мина!» — резкий поворот,

Но цепок шторм. Нет хода. Смерть идет.

Застыли. Вдруг рука сама схватила

Винтовку. Треск — и бьет вулкан средь вод.

Казалось, их до дна разворотила

Душа освобожденная тротила.

1920

ИНТЕРВЕНТЫ

1

Из попугайной вырвавшись вольеры,

С картавой речью, с жадным блеском глаз,

Уставя клювы, перьями на нас

Со шляп разлатых машут берсальеры.

Вдоль хлестких бедер — стеки, револьверы;

В руках — решимость выполнить приказ

И придушить. И девок через час

Уже с бульваров тащат, — кавалеры!

Ну что ж! Мы постоим и поглядим:

Сабинянками начинался Рим,

А кончился… Друзья! без недоверья!

И к январю, средь визга и ругни,

Всем легионом драпали они, –

И думалось: гораздо ниже перья!

2

И эти здесь! Потомки Мильтиада!

Метр с небольшим, сюда включая штык.

Недаром им большущий «большевик»

Мерещится где надо и не надо.

И торговать же Мильтиад привык!

В любом подсумке два аптечных склада, –

Сплошь кокаин. Таких и бить — досада.

Ну и пришли «дванадесять язык»!

Но быстро гаснет выгодное лето;

Исчерпаны запасы «марафета»,

И близится январский Марафон.

Но бегать с ношей умным нет охоты,

Да и к чему? И каждый батальон

Успел свои продать нам пулеметы.

1920 (29.I.1937)

«Здесь пир чумной; здесь каша тьмы и блеска…»

Здесь пир чумной; здесь каша тьмы и блеска;

Смесь говоров; визг, хохот, плач и брань;

Мундир, голландка, френч, юбчонка, рвань,

Фуражка, шляпа, кепи, каска, феска.

А там — дворец вознес над морем резко

Своих колонн дорическую грань.

Что там сейчас? Военный суд? Железка?

Иль спекулянт жмет генералу длань?

Уставя желтых глаз камер-обскуры,

Толпу пронзает академик хмурый

И, в дрожи сев, чеканит: «Во дворец!»

И липнет некий чин к нему, как сводня, –

Бочком… О чем поговорят сегодня

Ландскнехт продажный и поэт-мертвец?

1920 (29.I.1937)

ДОМ

(Диптих)

1

Столетний дом. Его фанариот

В античном стиле выстроил когда-то.

Мавромихалис иль Маврокордато

Оттуда воскрешали свой народ.

Туда входил корсар эгейских вод

Попробовать на зубе вкус дуката, –

Чтоб через месяц Пера и Галата

Пашам пронзенным подводили счет.

Порою для него везли фелюги

Те зелья, что придуманы на юге,

Чтоб женщину пьянить избытком сил.

Порой там бал плыл на паркете скользком

И Воронцов, идя с хозяйкой в «польском»,

Взор уксусный на Пушкина цедил.

2

Теперь там агитпроп. Трещат машинки

Среди фанерных, сплошь в плакатах, стен;

В чаду махры — мохрами гобелен;

И заву — борщ приносят в грубой крынке.

Сошлись два мира в смертном поединке;

И слово правды, гаубицам взамен,

Слетает с легких радиоантенн,

Как радия бессмертные крупинки.

Носящий баки (Пушкину вослед)

Здесь, к символу камина, стал поэт

И думает, жуя ломоть ячменный,

Что стих его — планету оплеснул

И, подавляя голос папских булл,

Как брат грозы, стремится по вселенной!

1920 (1937)

«Когда свеча неспешно угасает…»

Когда свеча неспешно угасает,

Торопит мысль и подгоняет стих, –

Кладу перо, гляжу, как воск свисает,

И тихо жду, чтоб огонек затих.

И странная вдруг возникает радость:

Не досказать и утаить хитро

Всё то, о чем поет живая младость,

Чем зыблется послушное перо.

И вижу я, как смерть меня торопит.

Не выскажу, лукаво промолчу.

И пусть меня летейский мрак утопит,