Собрание стихотворений - [8]

у этих вод, на берегу далеком,

молился он в раздумии глубоком

и ночь благословлял, не замечая нас.

Слова его мольбы — необычайны.

Печаль нездешняя в напеве их звучит.

Его усталый взор ласкает и грозит,

исполненный любви, греха и тайны.

Кто он? Какие сны он чует в тишине?

В какую даль стремится и откуда?

Я спрашивал людей… И отвечали мне:

«Избранник он, дитя небес и чуда.

Его устами Бог незримый говорит.

Иди к нему. Молись его виденьям.

Тебя утешит он отрадным пеньем,

страдания твои мечтой заворожит».

«Он мученик — другие отвечали —

гонимый завистью и злобою людской.

Иди к нему. Пойми его печали.

Утешь его отзывною тоской».

И я хотел идти к нему смиренно,

чтоб сердце перед ним доверчиво раскрыть,

и я хотел всю скорбь души его испить

как жгучий яд из чаши драгоценной…

Но чьи-то голоса мне прошептали: «Нет!

Не верь ему. Волшебник он лукавый

и лжец»…

О странник! Суд людей был правый!

Я узнаю его. Избранник тот — поэт.

Иди к тебе. Он жизнь свою дарует

неясным призракам, витающим над ним,

он тот, кого с мольбой бесшумный серафим

в уста, как друг таинственный, целует.

Иди к нему. Молись его виденьям.

И если ты, как он чужой земным страстям,

томишься на земле по дальним небесам —

то, может быть, насытив грудь мученьем,

в мученьи ты найдешь отдохновенный храм.

Но если ты томим великой жаждой

борьбы и подвигов, волнений и страстей,

но если мрак и трепет жизни каждой

сливаются с душой отзывчивой твоей,

и если можешь ты без сожаленья,

без ужаса сказать — для жизни жизнь дана,

и улыбаться ей, и пить ее до дна,

до глубины последнего мгновенья —

тогда живи без грез; отдайся весь борьбе

за счастье и за жизнь. Твоей земной судьбе

не нужен рай, поэта рай чудесный.

Поэта манит призрак бестелесный,

обрывы мертвые влекут его к себе.

О странник, знай, когда он воспевает

словами страстными любви могучий бред,

когда земную скорбь от низменных сует

он к жалости и жертве призывает —

быть может, дальше он от жизни и людей,

чем Богом и людьми отверженный злодей.

Ни жалости, ни гнева он не знает.

И кто бы ни был он, безумец иль герой,

от первых, чистых дум и до могилы

поэт — бессильный раб великой силы,

владеющей его смятенною душой.

О странник! В небесах непостижимых

есть звезды дальние, чужие для земли.

Глубокие моря волнуются вдали,

у берегов, земным очам незримых.

Поэт — дрожащий луч тех призрачных миров,

упавший к нам слезой любви и горя.

Поэт — волна таинственного моря,

забытая Творцом у наших берегов.

И оттого, в тиши своих страданий,

внимая голосам неслышным никому,

он вызывает мир воспоминаний

из смутной глубины, неведомой ему.

И оттого, блуждая думой пленной

в холодном царстве снов, он вечно одинок.

И оттого в час скорби вдохновенной

Он плачет, как и дитя и грезит, как пророк…

«День погас. Молитесь тишине…»

День погас. Молитесь тишине

вечерних откровений.

В этот час душа наедине

с обманом сновидений.

Ночь идет. Молитесь небесам

и звездам незакатным.

Сердце ждет и чует, сердце — там,

во мраке необъятном.

Украйна(«В розовом сумраке ивы плакучие…»)

В розовом сумраке ивы плакучие

над пыльной дорогой стоят.

Шорохи вечера, струи певучие

неясно плывут и звенят.

Улица мазанок, тихо мечтающих

средь голубых тополей,

пруд, вереница крестьян проезжающих

и легкие ткани теней —

все выдается узорами нежными

в сияньи закатных лучей.

Издали кажутся хлопьями снежными

стада белокрылых гусей.

Поле раскинулось в ширь беспредельную.

Покоен туманистый свод.

Вечер украинский песнь колыбельную

душе восхищенной поет.

«Представьте: ясный вечер лета…»

Представьте: ясный вечер лета.

Полутемно в большой гостиной;

лишь змейки розовые света

дрожат на мебели старинной.

Представьте: ясный вечер лета!

В окно из сумрачного сада

цветы струят благоуханья.

Неясный гул, мычанья стада

и мух вечерние жужжанья —

в окно из сумрачного сада.

На стеклах отблеск мутно-алый

давно погасшего светила.

В усадьбе странно. День усталый

глядит на то, что было, было…

На стеклах отблеск мутно-алый.

И в этот час вся жизнь обманна

вся жизнь, как марево пустыни,

представьте… кто-нибудь нежданно

возьмет аккорд на клавесине…

В тот час, когда вся жизнь обманна.

«Юная рожь не дрожит, не колышется….»

Юная рожь не дрожит, не колышется.

Тенью недвижной объяты поля.

В воздухе ясном ни звука не слышится.

Спит, отдыхая, земля.

Спит, безграничным молчанием скованный,

в золоте алом хрустальный шатер.

Спит, тишиной небес заколдованный,

мирный, ленивый простор.

Вечер! Ты в душу мне тихо вливаешься,

шепчешь невнятно про тайну свою,

думой, восторгом моим наполняешься,

делишь тревогу мою!

У плотины («В час заката, у плотины…»)

В час заката, у плотины

рядом с мельницей убогой,

вспоминаю я былое.

Эти мирные равнины,

это небо золотое —

навевают мне так много!

Спят давно леса и нивы.

Облака над степью тают,

опаленные зарею.

И серебряные ивы

над застывшею рекою

слезы тихие роняют.

Грустно. Сумрак молчаливый —

друг печали, друг любимый —

весь исполнен ожиданья…

Спят давно леса и нивы,

и струит воспоминанья

час заката нелюдимый.

Грустно. Словно вечер знает,

сколько тайны в нем сокрыто,

словно в тихий час заката,

умирая, вспоминает,

все, что умерло когда-то

и навеки позабыто.

Дуб («На поляне лесной исполин вековой…»)

На поляне лесной исполин вековой

одиноко спит,

в мураве молодой на поляне лесной