Собрание стихотворений - [8]

Где круглый год одна

Царит в эфирах вечных

Бессмертная весна,

А мы — в пределах плача,

И пальма зимних стран

От пальчиков горячих,

От вздохов и румян

Склоняется и тает

В смятении, в тепле

И снова расцветает

На комнатном стекле.

А за окном мороза

Хрустальный слышен звон,

К морозу рифма — роза

С державинских времен.

5. АДМИРАЛ

Скрипят корабли в туманах,

Вздымаются, как на весах,

И ветер, как в нотных станах, —

В мачтовых новых лесах.

А на палубах зыбких матросы

Богохульствуют до хрипоты,

Бездельники и отбросы,

Картежники и плуты.

Вот изволь эти грешные души

Атлантикой к Богу вести,

Обещать им пальмы и суши

И не перевешать в пути!

И ты помнишь — цингу в океанах, Б

унты на борту и свинец,

И гулкие, как барабаны,

Пустые бочонки. Конец.

Но на гребень прекрасного вала

Увлекает людей за собой

Бессонница адмирала

Над картою голубой

И в пути, в переходах бурливых,

Укрощая кипенье валов,

Неразумных ведет, нерадивых

Средь опасных страстей и грехов.

О, высокое званье поэта,

Твой удел — голубая страна,

И в бессонную ночь до рассвета

Одиночество и тишина,

Пока пересохшие глотки

Не захрипят с корабля

О небесной находке —

Земля! Земля!

<1927>

6. ЩЕЛКУНЧИК

Щелкунчику за святочным рассказом —

Орехи золотые разбивать,

Фарфоровым же куклам синеглазым —

О платье замечательном мечтать.

Но в грохоте балетных представлений

Щелкунчик собирается в поход —

Судьба решится на полях сражений,

Где деревянная лошадка ржет.

Палят горохом пушки непрестанно,

Игрушечная кровь течет рекой,

И падает солдатик оловянный,

До гроба верный страсти роковой.

Так в голубых и призрачных пределах

Душа витает Ваша. До конца

Стоим и гибнем мы в мундирах белых,

И мышь грызет свинцовые сердца.

О, море слез! — Блаженной крупной солью

Утешен подвиг, Терпсихоры труд:

Прихрамывая, мышь бежит в подполье,

А балерине розы подают.

7–9. СТИХИ О МОСКОВИИ

Т.А. Дриженко-Турской

1. «Зима. Морозный на щеках румянец…»

Зима. Морозный на щеках румянец.

Медвежий храп в сугробах. Волчий вой.

Как путешественник и чужестранец,

В дневник записываю путевой

С пейзанами в харчевнях разговоры.

Поет на петлях дверь, клубится пар,

На окнах леденистые узоры,

И песенку заводит самовар.

А люди — великаны, бородатый

Знакомый с чернокнижием народ;

Войдут — садятся, бороды лопатой,

И чашка водки по рукам плывет.

Проезжий поп — о вере: стол дубовый

Гудит, в огне лохматом голова,

Текут из рукописных часословов

Латынью варварской его слова,

Но, хлопая ладонью по мушкетам,

Разбойники глядят, как темный лес,

И с петушиным пеньем, пред рассветом,

Седлать коней уходят под навес…

Зачем же тихим, тихим океаном

Душа разбойничья здесь назвалась,

Гостеприимным паром и туманом

С мороза в теплых горницах дымясь?

Скорей, скорей — все дальше! Зимней стужей

Мечту вздувает ветер. Снег валит.

Из снеговой стихии неуклюжей

Огромная страна ко мне летит.

2. «Ну вот — приехали, и кони — в мыле…»

Ну вот — приехали, и кони — в мыле,

Земля качается, как колыбель,

Я говорил, волнуясь, о светиле,

Что каждый день встает из их земель.

Смеялись добродушно московиты:

— Зима у нас, ослепли от лучин… —

Но видел, что гордились домовитым

Кремлем и ростом сказочным мужчин.

А солнце! — розовое спозаранок —

Рукой достать! Какая красота!

Вот почему в глазах московитянок

Волнует голубая теплота.

Как полюбил я русские рубашки,

За чаем разговоры про народ.

Под окнами трещит мороз, а чашки

Дымят, и голос мне грудной поет,

И колокольни, хором надрывая

Всю нежность бархатных колоколов, —

Как жалоба прекрасная грудная

На пышные сугробы зимних снов.

3. «А утром пушки будят странный город…»

А утром пушки будят странный город,

Весь розовый, в дыму и в серебре,

И вспоминают Индию соборы,

Грустят о нежной бронзовой сестре.

Там пальмовая роща снегу просит,

Морозов ледяных и теплых шуб,

Все снятся ей крещенские заносы,

Медвежий храп и дым московских труб.

Озябла стража в инее мохнатом,

Скрипят полозья, и бежит народ,

На башенных кремлевских циферблатах

Страна векам тяжелый счет ведет.

И за прилавком, щелкая на счетах,

Поверх очков блюдет свои права,

Считает миллионами пехоту

Завистливая мудрая Москва.

И я пою на путеводной лире,

Дорожные перебирая сны,

Что больше нет нигде в подлунном мире

Такой прекрасной и большой страны.

10. БЕГСТВО

Пропели хриплым хором петухи —

Взволнованные вестники разлуки,

И мы, прервав беседу и стихи,

Седлали лошадей, грузили вьюки.

Мы тронулись. Флоренция спала —

У темных городских ворот солдатам:

«Нас задержали поздние дела,

Теперь мы возвращаемся к пенатам»…

И на горбатый мост в галоп, а там —

Оливковыми рощами, холмами.

Шумел в ушах печальный воздух драм,

И ветер путевой играл плащами.

Так мы летели мимо деревень,

В харчевнях прятались на сеновале —

Внизу сержанты пили целый день,

Хорошеньких служанок целовали,

А к вечеру — над крышей стаи птиц.

И розовело северное небо.

И, побледнев от скрипа половиц,

Трактирщик приносил вина и хлеба.

И ты заплакал, как дитя, навзрыд,

Ты вспомнил дом суконщика, ночную

Погоню вспомнил, цоканье копыт,

И родину прекрасную слепую…

11. ЛЮБИМИЦА

Не оглядываясь на подруг,

Панику в рядах пернатых сея,

Ты взлетаешь, вырвавшись из рук.

Ты ли это, милая Психея?

Ты взлетаешь, горячо дыша.

Разве нам лугов зеленых мало?

Помнишь ли, как в полдень, не спеша,

Ты пшеничные поля пахала?