Собрание сочинений в двух томах. Том 2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи - [3]

Когда живой кусок из тьмы вчерашней

Выламываем кистью иль пером.

Как будто время трескается с хрустом,

Как будто всё идет наоборот,

И при волшебном фонаре искусства

Из будущего прошлое встаёт.

Снег столько раз ложился на карнизе,

И сколько раз седой была трава,

А вот Наташе на твоем эскизе

Всё те же солнечные двадцать два!

И в юности моей, во время оно,

Когда ещё писалось горячо —

В стихах звезда сорвалась с небосклона

И до сих пор летит она ещё.

Когда-нибудь из сумрака столовой

Я прямо в твой пейзаж перешагну —

На озеро, где по воде лиловой

Ты чайной розой расплескал луну,

Войду туда, где в бешеном нахлёсте

Светящиеся влеплены мазки.

И непременно ты заглянешь в гости

Когда-нибудь ко мне, в мои стихи.

* * *

Как им заплатит воля равновесья?

Гумилев

А называют землю Колыма.

(Того убили, тот сошел с ума.)

А есть еще другая — Воркута.

(Не сыщешь ни могилы, ни креста.)

Под снегом примиряющим России

Вповалку спят чужие и родные.

А где-то в дальних США, за океаном,

Есть кладбище с названием престранным.

Есть кладбище. Животные на нём

В своих могилах спят последним сном.

Вот памятник, заботливой рукою

Воздвигнутый над свинкою морскою.

А вот мемориальная плита

Над прахом незабвенного кота.

А рядом что-то наподобье раки

С останками возлюбленной собаки.

И вот теперь раздумываю здесь я

О гумилевской воле равновесья.

А на уплату равновесья хватит?

Или оно, смеясь над нами, платит

За ужас общей ямы с братской давкой

Плитою намогильною над шавкой?

* * *

Опять кругом слезливая зима.

От непрестанно гаснущих снежинок

Стоят, как маслом вытерты, дома,

Как будто ряд переводных картинок.

На западе — разваренный крахмал

С вишневой растекающейся пеной.

Мне кажется, что Бога замещал

Какой-то пейзажист третьестепенный.

Я с головой почти что в шубу влез,

В калошах, в шапке, с шарфом до колена…

Не пушкинский пророк, не сын небес,

Бряцающий на лире вдохновенно,

А очень неуклюжий человек, —

Весьма несовершенное творенье, —

Шагающий неловко через снег

В очередное сверхстолпотворенье.

У каждого есть множество обид.

Любой из нас — проситель с челобитной.

И, может быть, всех громче говорит

Тот, кто на свете самый беззащитный.

* * *

Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой,

Что судьба набросала на стол мне богатые яства,

Что я вытянул жребий удачный и славный… Постой —

Я родился.под красно-зловещей звездой государства!

Я родился под острым присмотром начальственных глаз.

Я родился под стук озабоченно-скучной печати.

По России катился бессмертного «яблочка» пляс,

А в такие эпохи рождаются люди некстати.

Я родился при шелесте справок, анкет, паспортов,

В громыхании митингов, съездов, авралов и слётов,

Я родился под гулкий обвал мировых катастроф,

Когда сходит со сцены культура, своё отработав.

Только звёзды оставь. Разлюбил я торжественный стиль.

Кто ответит, зачем эти звёзды на небо всходили?

По вселенной куда-то плывёт серебристая пыль,

И какое ей дело до нас — человеческой пыли.

Я ещё уцелел, ещё жизнь мою праздную я

И стою на холодном ветру мирового вокзала,

А звезда, что плыла надо мной, — не твоя, не моя,

Разве только морозный узор на стекле вырезала.

Оттого я на звёзды смотреть разучился совсем.

Пусть там что-то сверкает вверху, надо мной леденея, —

Мне бы дружеский взгляд да очаг человеческий — чем

Ближе к небу — как Дельвиг говаривал — тем холоднее.

* * *

Я сегодня за широким столом,

Я сегодня у себя в мастерской,

По соседству у меня за углом

Начинается бедлам городской.

Только мне на это всё наплевать,

И мне грохот никакой нипочём!

Я сегодня расставляю опять

Декорации в театре моём.

К дому дерево подвину сперва,

Всё черным оно черно от дождя,

А верхушка — ни жива, ни мертва —

Пусть качается, тоску наводя.

Вдоль по улице пущу я трамвай,

В небе провод протяну навесной —

Ну-ка, занавес давай-подымай,

Я на сцене появляюсь ночной.

Мне казалось, что сценарий хорош,

Что я знаю свою роль назубок,

А как в роль эту вживаться начнёшь –

Норовишь куда-то вкривь или вбок.

Прихожу я от волнения в раж,

Постановку всю как есть погубя,

Забываю я, что я — персонаж,

И играю самого я себя!

Вон и критик, недовольный игрой,

Сокрушительные громы низверг

И вопит, что настоящий герой

Всей душою порывается вверх!

Под стеклянным я большим колпаком,

В безвоздушном я пространстве повис,

И конечно, в положеньи таком

Непонятно мне, где верх, а где низ.

Не за роль же приниматься опять

И чужую пересказывать страсть,

Когда нечем мне не только дышать,

Но и некуда мне даже упасть.

* * *

От стакана на комоде

Отпечатался кружок.

Получилось что-то вроде

Нашей памяти, дружок.

Ах ты спорщик-заговорщик!

На задворках пропадай!

А помрешь — тебя наборщик

Поведет в печатный рай.

Обнаружат, подытожат,

Отутюжат по кускам

И торжественно предложат

Умиляться знатокам.

Но, ценя порядок свято,

Предисловие вклинят

Наподобие салата

Из приправленных цитат.

И пускай покойник ропщет, —

Что там слушать мертвяка!

Время — ловкий полировщик,

И рука его легка!

Попадется эта строчка

Прямо критику в капкан,

Не останется кружочка,

Где поставил я стакан.

* * *

Я жонглер-скоморох, я циркач,

Я подбрасываю палевый мяч,

Я приплясываю весело вскачь,

Я подбрасываю розовый мяч.

Я ловлю их и бросаю опять,

Как пошли они взлетать и петлять

И уже их стало в воздухе пять!