Собрание сочинений в десяти томах. Том 8 - [26]

И с каждого сугроба мальчишки на салазках съезжают; повсюду можно кататься мальчишкам, и вниз к речке на ледянке турманом лететь, и скувыркиваться с ометов соломы, – нельзя только заходить за Аверьянову избу, что посередине села.

У Аверьяновой избы намело высоченный сугроб, а на нем кончанские мальчишки стоят и грозятся выпустить красные слюни.

Аверьянову же сыну – Петечке хуже всех: кончанские мальчишки грозятся, а свои кричат: ты кончанский, мы тебе скулы на четыре части расколем, и никто его не принимает играть.

Скучно стало Петечке, и принялся он в сугробе нору копать, чтобы туда залезть одному и сидеть. Долго Петечка прямо копал, потом стал в сторону забираться, а как добрался до стороны, устроил потолок, стены, лежанку, сел и посиживает.

Просвечивает со всех сторон голубой снег, похрустывает, тихо в нем и хорошо. Ни у кого из мальчишек такого дома нет.

Досиделся Петечка, пока мать ужинать позвала, вылез, вход комьями завалил, а после ужина лег на печку под полушубок, серого кота за лапу подтащил и говорит ему на ухо:

– Тебе я вот чего, Вась, расскажу – у меня дом лучше всех, хочешь со мной жить?

Но кот Вась ничего не ответил и, помурлыкав для вида, вывернулся и шмыг под печку – мышей вынюхивать и в подполье – шептаться с домовым.

Наутро Петечка только залез в снежный дом, как слышит – хрустнул снег, потом сбоку полетели комья, и вылез из стенки небольшого роста мужичок в такой рыжей бороде, что одни глаза видны. Отряхнулся мужичок, присел около Петечки и сделал ему козу.

Засмеялся Петечка, просит еще сделать.

– Не могу, – отвечает мужичок, – я домовой, боюсь тебя напугать очень.

– Так я теперь все равно тебя забоялся, – отвечает Петечка.

– Чего меня бояться: я ребятишек жалею; только у вас в избе столько народу, да еще теленок, и дух такой тяжелый – не могу там жить, все время в снегу сижу; а кот Вась давеча мне говорит: Петечка, мол, дом-то какой построил.

– Как же играть будем? – спросил Петечка.

– Я уж не знаю; мне бы поспать охота; я дочку свою кликну, она поиграет, а я вздремну.

Домовой прижал ноздрю да как свистнет… Тогда выскочила из снега румяная девочка, в мышиной шубке, чернобровая, голубоглазая, косичка торчит, мочалкой повязана; засмеялась девочка и за руку поздоровалась.

Домовой на лежанку лег, покряхтел, говорит:

«Играйте, ребятишки, только меня в бок не толкайте», – и тут же захрапел, а домовова дочка говорит шепотом:

– Давай в представленыши играть.

– Давай, – отвечает Петечка. – А это как? Чего-то боязно.

– А ты, Петечка, представляй, будто на тебе красная шелковая рубашка, ты на лавке сидишь и около крендель.

– Вижу, – говорит Петечка и потянулся за кренделем.

– И сидишь ты, – продолжает домовова дочка и сама зажмурилась, – а я избу мету, кот Вась о печку трется, чисто у нас, и солнышко светит. Вот собрались мы и за грибами в лес побежали, босиком по траве. Дождик как припустился и впереди нас всю траву вымочил, и опять солнышко проглянуло… до леса добежали, а грибов там видимо-невидимо…

– Сколько их, – сказал Петечка и рот разинул, – красные, а вон боровик, а есть можно? Они не поганые, представленные-то грибы?

– Есть можно; теперь купаться пойдем; катись на боку с косогора; смотри, в реке вода ясная, и на дне рыбу видно.

– А у тебя булавки нет? – спросил Петечка. – Я бы сейчас пескаря на муху поймал…

Но тут домовой проснулся, поблагодарил Петечку и вместе с дочкой обедать улез.

Назавтра опять прибежала домовова дочка, и с Петечкой они придумывали невесть что, где только не побывали, и так играли каждый день.

Но вот преломилась зима, нагнало с востока сырых туч, подул мокрый ветер, ухнули, осели снега, почернел навоз на задворках, прилетели грачи, закружились над голыми еще ветками, и стал подтаивать снежный дом.

Насилу влез туда Петечка, промок даже весь, а домовова дочка не приходит. И принялся Петечка хныкать и тереть кулаками глаза; тогда домовова дочка выглянула из дыры в стенке, пальцы растопырила и говорит:

– Мокрота, ни до чего дотронуться нельзя; теперь мне, Петечка, играть некогда; столько дела – руки отваливаются; да и дом все равно пропал.

Басом заревел Петечка, а домовова дочка плеснула в ладоши и говорит:

– Глупый ты, – вот кто. Весна идет; она лучше всяких представленышей.

– Да и кричит домовому: иди, мол, сюда.

Петечка орет, не унимается. Домовой сейчас же явился с деревянной лопатой и весь дом раскидал, – от него, говорит, одна сырость, – Петечку за руки взял, побежал на задворки, а там уж рыжий конь стоит; вскочил на коня домовой, Петечку спереди присунул, дочку позади, коня лопатой хлоп, конь скок и под горку по талому снегу живо до леса домчал. А в лесу из-под снега студеные ручьи бегут, лезет на волю зеленая трава, раздвигает талые листья; ухают овраги, шумят, как вода; голые еще березы почками покрываются; прибежали зайцы, зимнюю шерсть лапами соскребают, кувыркаются; в синем небе гуси летят…

Домовой Петечку с дочкой ссадил, сам дальше поскакал, а домовова дочка сплела желтенький венок, ладони ко рту приложила и крикнула:

– Ау, русалки, ау, сестрицы-мавки, полно вам спать!

Аукнулось по лесу, и со всех сторон, как весенний гром, откликнулись русалочьи голоса.