Собрание сочинений в 9 т. Т. 8. Чаша Афродиты - [123]

Иными словами, «Чаша Афродиты» — самое, если можно так выразиться, никоновское произведение Никонова; но в этом же утверждении кроется и ключ к пониманию того конфликта, который, несомненно, омрачил последние годы пребывания писателя на этой земле и который, по-видимому, будет долго сказываться и на посмертной судьбе никоновского литературного наследия.

Стержень сюжета романа — судьба художника Александра Васильевича Рассохина. Доводилось мне слышать от литераторов, общавшихся с Николаем Григорьевичем более тесно, чем я, фамилию екатеринбургского (нет, еще свердловского) живописца, с которым писатель был дружен и с которого якобы «срисовал» главного персонажа «Чаши Афродиты». Вполне допускаю, что внешняя канва событий жизни никоновского героя отчасти подсказана этим жизненным примером. Но перечитайте хотя бы несколько страниц, посвященных живописи, из автобиографического повествования Никонова «В поисках вечных истин» — и вы увидите, что в герое «Чаши Афродиты» больше от самого автора, нежели от какого бы то ни было прототипа (хотя не стану отрицать, что таковой был). Ну вот, к примеру: «Я могу по многу раз ходить в галереи и на выставки, чтобы насладиться одним, много двумя полотнами. Не обязательно шедеврами с мировым именем. Шедевры, чаще всего, — только имя. Так, я очень люблю «Турецкие бани» Энгра в Лувре и совсем не восторгаюсь «Свободой на баррикадах» в том же музее. Я люблю всем известную изрепродуцированную «Золотую осень» и картины малоизвестного Степанова…» Имена, названия, оценки — все из «Чаши Афродиты», и может показаться, что это рассуждает «ученик Энгра» Александр Рассохин, только за пять лет до своего появления (вместе с «Чашей…») на свет. Однако еще раньше, много раньше — за десятилетия до исповеди «В поисках вечных истин» — опубликованы повести Никонова «Лесные дни», «Балчуг», «Старикова гора», и там тоже действуют художники-живописцы, в которых теперь легко признать как бы предварительные эскизы будущего Рассохина. А если принять во внимание не только род занятий персонажей, но также манеру их поведения, отношение к частностям повседневности (скажем, любят всякую лесную живность, но до исступления не переносят орущего за стенкой или на деревенской улице радио), вкусовые склонности и антипатии, некоторые биографические детали, да и самый образ мышления — тут уж прообразы главного героя «Чаши Афродиты» обнаружатся едва ли не в каждой предыдущей вещи Никонова, а их истоки восходят (из этого писатель никогда и не делал секрета) к собственной биографии автора.

Так что же выходит: Александр Рассохин — это сам Никонов?!

Но и это очевидным образом не так. Герой «Чаши…» все-таки прожил совсем другую жизнь. Правда, он ровесник и земляк Николая Григорьевича (Свердловск ни разу на протяжении повествования не назван, но легко узнается по внешним приметам), учился в той же ненавистной мужской средней школе (сколько раз в разных произведениях Никонов вспоминает ее недобрым словом) и жил, вероятно, где-то по соседству — сначала в районе нынешней улицы Никонова, потом в спальном районе на восточной окраине города. Он даже имел с писателем, судя по тексту, немало общих знакомых. (Читатель, соприкасавшийся с миром местной творческой интеллигенции, их тоже узнает без труда, хотя и они либо не названы вовсе, либо названы вымышленными именами.) Но писатель Никонов (при всех «рытвинах» и «колдобинах», которые встречались на его жизненном пути) прожил внешне благополучную жизнь: вовремя окончил институт, получил достойную работу, рано и счастливо женился, успешно вошел в литературу… Иное дело — герой «Чаши…».

Александр Рассохин шестнадцати лет от роду, мальчишкой-десятиклассником, был осужден по печально знаменитой 58-й статье («антисоветская агитация») и в последующие десять лет проходил «университеты» Гулага. Он вернулся (в барачную комнатушку отца) еще молодым, многое пережившим и ко многому готовым, но физически и духовно не сломленным; в нем достало здоровья и силы духа не только приспособиться к откровенно враждебной ему жизни, даже и не только освоить профессию художника, получить диплом, но и создать такие шедевры, силу которых не могли отрицать и его недоброжелатели, а самый авторитетный для него ценитель — выдающийся мастер, помогавший ему постигать глубинную суть искусства, — без колебаний признал: «Ты больше и талантливее меня».

Но талант, взращенный из глубин натуры художника, из глубин народной жизни, из глубин мировой художественной традиции, не вписался в матрицу советского мироустройства, жестко регламентирующую поведение человека вообще, а профессиональное поведение художника в особенности. Шедевры Рассохина безоговорочно отклоняются выставкомами, не покупаются советскими музеями, не принимаются даже в художественные салоны на продажу. Зарабатывать на жизнь герою романа (при его спартанской — нет, лагерной — неприхотливости) приходится исполняя случайные, чисто ремесленные заказы. Неустроенный талант — неустроенная душа — неустроенная жизнь… А символ жизни для художника Рассохина — женщина. Как и для писателя Никонова еще в «Весталке»; однако в «Чаше Афродиты» эта же мысль выражена даже более обобщенно и заостренно. И в самой последней сцене романа Александр Рассохин заливает свои так и не явленные миру шедевры, хранящиеся дома в шкафу, очищенным скипидаром…