Собрание сочинений в 4 томах. Том 4 - [5]
— Здесь были расстреляны не только евреи.
— Да, — ответил Панаев, — верно. Но лишь евреи были расстреляны только за это. За то, что они евреи.
Мистер Хиггинс рассказал нам о задачах симпозиума. Вступительную часть завершил словами:
— Мировая история едина!
— Факт! — отозвался из своего угла загадочный религиозный деятель Лемкус.
Мистер Хиггинс слегка насторожился и добавил:
— Убежден, что Россия скоро встанет на путь демократизации и гуманизма!
— Факт! — все так же энергично реагировал Лемкус.
Мистер Хиггинс удивленно поднял брови и сказал:
— Будущая Россия видится мне процветающим свободным государством!
— Факт! — с тем же однообразием высказался Лемкус.
Наконец мистер Хиггинс внимательно оглядел его и произнес:
— Я готов уважать вашу точку зрения, мистер Лемкус. Я только прошу вас изложить ее более обстоятельно. Ведь брань еще не аргумент.
Усилиями Самсонова, хорошо владеющего английским, недоразумение было ликвидировано.
Мистер Хиггинс дал нам всевозможные инструкции. Коснулся быта: транспорт, стол, гостиничные услуги. Затем поинтересовался, есть ли вопросы.
— Есть! — закричал Панаев. — Когда мне деньги вернут?
Самсонов перевел.
— Какие деньги? — удивился Хиггинс.
— Деньги, которые я истратил на такси.
Хиггинс задумался, потом мягко напомнил:
— Лично я доставил вас из аэропорта на своей машине. Вы что-то путаете.
— Нет, это вы что-то путаете.
— Хорошо, — уступил мистер Хиггинс, — сколько долларов вы израсходовали?
Панаев оживился:
— Восемьдесят. И не долларов, а франков. Машину-то я брал в Париже.
Мистер Хиггинс оглядел собравшихся:
— Вопросов больше нет?
Тут поднял руку чешский диссидент Леон Матейка:
— Почему я не вижу Рувима Ковригина?
Все зашумели:
— Ковригин, Ковригин!
Бывший прокурор Гуляев воскликнул:
— Господа! Без Ковригина симпозиум теряет репрезентативность!
Мистер Хиггинс пояснил:
— Все мы уважаем поэта Ковригина. Он был гостем всех предыдущих симпозиумов и конференций. Наконец, он мой друг. И все-таки мы его не пригласили. Дело в том, что наши средства ограничены. А значит, ограничено число наших дорогих гостей. За каждый номер в отеле мы платим больше ста долларов.
— Идея! — закричал чешский диссидент Матейка. — Слушайте. Я перебираюсь к соседу. В освободившемся номере поселяется Ковригин.
Все зашумели:
— Правильно! Правильно! Матейка перебирается к Далматову. Рувимчик занимает комнату Матейки.
Матейка сказал:
— Я готов принести эту жертву. Я согласен переехать к Далматову…
О том, чтобы заручиться моим согласием, не было и речи.
Мистер Хиггинс сказал:
— Решено. Я немедленно позвоню Рувиму Ковригину. Кстати, где он сейчас? В Чикаго? В Нью-Йорке? Или, может быть, на вилле Ростроповича?
— Я здесь, — сказал Рувим Ковригин, нехотя поднимаясь.
Все опять зашумели:
— Ковригин! Ковригин!
— Я тут проездом, — сказал Ковригин, — живу у одного знакомого. Гостиница мне ни к чему.
Матейка воскликнул:
— Ура! Мне не придется жить с Далматовым!
Я тоже вздохнул с облегчением.
Ковригин неожиданно возвысил голос:
— Плевать я хотел на ваш симпозиум. Все собравшиеся здесь — банкроты. Западное общество морально разложилось. Эмиграция — тем более. Значительные события могут произойти только в России!
Хигтинс миролюбиво заметил:
— Да ведь это же и есть тема нашего симпозиума.
Вечером нам показывали достопримечательности. Сам я ко всему этому равнодушен. Особенно к музеям. Меня всегда угнетало противоестественное скопление редкостей. Глупо держать в помещении больше одной картины Рембрандта…
Сначала нам показывали каньон, что-то вроде ущелья. Увязавшийся с нами Ковригин поглядел и говорит:
— Под Мелитополем таких каньонов до хрена!
Мы поехали дальше. Осмотрели сельскохозяйственную ферму: жилые постройки, зернохранилище, конюшню.
Ковригин недовольно сказал:
— Наши лошади в три раза больше!
— Это пони, — сказал мистер Хиггинс.
— Я им не завидую.
— Естественно, — заметил Хиггинс, — это могло бы показаться странным.
Затем мы побывали в форте Ромпер. Ознакомились с какой-то исторической мортирой. Ковригин заглянул в ее холодный ствол и отчеканил:
— То ли дело наша зенитная артиллерия!
Более всего нас поразил кофейный автомат. Мы ехали по направлению к Санта-Барбара. Горизонт был чистый и просторный. Вдоль шоссе тянулись пронизанные светом заросли боярышника. Казалось — до ближайшего жилья десятки, сотни миль.
И вдруг мы увидели будку с надписью «Кофе». Автобус затормозил. Мы вышли на дорогу. Прозаик Беляков шагнул вперед. Внимательно прочитал инструкцию. Достал из кармана монету. Опустил ее в щель.
Что-то щелкнуло, и в маленькой нише утвердился бумажный стаканчик.
— Дарья! — закричал Беляков. — Стаканчик!
И бросил в щель еще одну монету. Из неведомого отверстия высыпалась горсть сахара.
— Дарья! — воскликнул Беляков. — Сахар!
И опустил третью монету. Стакан наполнился горячим кофе.
— Дарья! — не унимался Беляков. — Кофе!
Дарья Владимировна с любовью посмотрела на мужа. Затем с материнской нежностью в голосе произнесла:
— Ты не в Мордовии, чучело!
Хорошо человеку семейному оказаться в гостинице. Да еще в незнакомом американском городе. Летом.
Телефон безмолвствует. Холодный душ в твоем распоряжении. Обязанностей никаких.
Сергей Довлатов — один из наиболее популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы и записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. «Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» — эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. «Отморозил пальцы ног и уши головы», «выпил накануне — ощущение, как будто проглотил заячью шапку с ушами», «алкоголизм излечим — пьянство — нет» — шутки Довлатова запоминаешь сразу и на всю жизнь, а книги перечитываешь десятки раз.
Сергей Довлатов — один из наиболее популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы и записные книжки переве дены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. «Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» — эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. «Отморозил пальцы ног и уши головы», «выпил накануне — ощущение, как будто проглотил заячью шапку с ушами», «алкоголизм излечим — пьянство — нет» — шутки Довлатова запоминаешь сразу и на всю жизнь, а книги перечитываешь десятки раз.
Сергей Довлатов родился в эвакуации и умер в эмиграции. Как писатель он сложился в Ленинграде, но успех к нему пришел в Америке, где он жил с 1979 года. Его художественная мысль при видимой парадоксальности, обоснованной жизненным опытом, проста и благородна: рассказать, как странно живут люди — то печально смеясь, то смешно печалясь. В его книгах нет праведников, потому что нет в них и злодеев. Писатель знает: и рай, и ад — внутри нас самих. Верил Довлатов в одно — в «улыбку разума». Эта достойная, сдержанная позиция принесла Сергею Довлатову в конце второго тысячелетия повсеместную известность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Двенадцать глав «Наших» создавались Довлатовым в начале 1980-х годов как самостоятельные рассказы. Герои — реальные люди, отсюда и один из вариантов названия будущей книги — «Семейный альбом», в которой звучит «негромкая музыка здравого смысла» (И. Бродский), помогающая нам сохранять достоинство в самых невероятных жизненных ситуациях.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Предлагаем вашему вниманию роман известного македонского писателя Живко Чинго "Большая вода".
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Второй том Собрания сочинений Сергея Довлатова составлен из четырех книг: «Зона» («Записки надзирателя») — вереница эпизодов из лагерной жизни в Коми АССР; «Заповедник» — повесть о пребывании в Пушкинском заповеднике бедствующего сочинителя; «Наши» — рассказы из истории довлатовского семейства; «Марш одиноких» — сборник статей об эмиграции из еженедельника «Новый американец» (Нью-Йорк), главным редактором которого Довлатов был в 1980–1982 гг.
В третий том Собрания сочинений Сергея Довлатова входят: книга «Ремесло» (часть первая — «Невидимая книга», часть вторая — «Невидимая газета») — история двух попыток издать на родине книгу и создать в США эмигрантскую газету; повесть «Иностранка» — история русской женщины в Нью-Йорке; сборник «Чемодан» — рассказы из ленинградской жизни; «Холодильник» — незаконченная книга рассказов, наподобие «Чемодана»; «Из рассказов о минувшем лете» — три рассказа о писательской жизни в Америке, написанные летом 1988 г.
В первый том Собрания сочинений Сергея Довлатова (1941–1990), известного прозаика, до 1978 г. жившего в Ленинграде, а с 1979 г. — в Нью-Йорке, входит его ранняя проза, в том числе рассказы из сборника «Демарш энтузиастов» и «Две сентиментальные истории» («Ослик должен быть худым», «Иная жизнь»). Заключают том рассказы из эмигрантской жизни и книга «Компромисс» — о журналистских буднях.