Собрание сочинений. Том I - [11]

Уже потом Адам страдал, но страдал сценически, даже «с удовольствием», ведь тогда еще была молодая голова, силы были богатырские и коварное «море по колено». «Я, — говорил он, принимая осанистый вид, — человек творческий, художник, муж поэзии. Мне это все дозволяется (ругаться в смысле), я не товарищ своему настроению. Привыкай!» В то время он действительно баловался лирикой, только очень уж костлявой, посредственной. Правда, одна малотиражная периодика ей таки давала ход, но и то через раз, «для материала».

В тот клятый день, в ответ на очередное бранное слово, брошенное в ее адрес, Лариса Константиновна огрызнулась в сердцах: «Никакой ты не художник, Адам, ты — Передонов, подлый и бессердечный. Никого не любишь, кроме себя. Эмоциональный импотент, вот ты кто! А еще… — И тут она выпалила: — Ты бесталанный обрубок мяса! Для поэзии нужна душа. А у тебя только кости и кожа — нет души. Ты — предатель». Конечно, после таких слов Адам порвал отношения с бабушкой вмиг: окончательно и бесповоротно.

Так он и прожил в позиции полного отрицания, в каком-то дурмане своего мнимого величия. А потом его перестали публиковать… Упав в промоины собственного тщеславия, он нередко вспоминал «бабулю», а прийти стыдился.

Но вот — пришел.

— Встречай, бабушка, хлебом-солью. Ходишь ли еще со своей палочкой, да в дырявых сапожках и побитой молью шубке?.. Кормишь ли еще голубей, глупая старушка, или лежишь и все костями стучишь?.. Заносила ты свое лицо… заморщинилось… старые бабьи глаза. К чему-то идешь ты спокойно, оставляя свой след. Уставишься в потолок — это твое небо. Чего ты плачешь сегодня: зачем твоя боль?.. Прости меня, бабушка, за мою нелюбовь, за то, что полюбить не умею. Может, я предатель-искариот, но кто же предал меня? Милая моя старая кровь, я собираюсь покончить с собой, совершить самоубийство, натуральное, — рожает Адам эти неживые, бесцветные слова, сдерживает подступающие рыдания. — Я так больше не могу: мне от себя тошно, и от мира — какое-то бессилье… ни по чему не грустно. Мое существование — жизнь потворства и похоти — бессмысленно, оно не приносит радости ни одной живой душе. А ведь это главное! Отчего мне тогда оставаться в этом мире, коли есть другой, — может, лучший?.. А здесь у меня любви ни к чему и ни к кому нет — только к себе, и то… извращенная. Остается одно. Как подумаю — в жар бросает! А ведь это только мысль, далекая энергия, еще не существующая даже, — а страх тем временем сжимает тугие питоньи кольца на шее моей. Значит, решить нужно внезапно: как жил, так и помереть — одним глотком!

— Умирай, коли решил. Какая разница, — говорит бабушка, не опуская бесчувственного взгляда. Губы ее — бледные. Мерно качается восковая фигурка — как пламя свечи, сквозная вся.

— Разве ты не видишь, как я страдаю! Мне больно, как же мне больно!.. Но я готов страдать!.. даже страдать вечно, лишь бы человечеству польза была. Не станет меня — и зло закончится. Вот такой я хороший: и так меня крути, и этак — всюду чистый. Что это значит: [Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода]? Что-то же значит! За возможность умереть я благодарю — Благо-Дарю! Смерть — предел мечтаний! это прекрасно! это здорово! это счастие! — Адам распалялся все сильнее, даже слезу пустил для острастки, и от этого пришел в особенный восторг. — Это избавление души от страстей! Почему человек страшится умереть? Потому что он боится пустоты: неизвестность есть Ничто. Всякий же верующий человек знает, что за Смертью не кончается Жизнь, но ею начинается. Значит, смерть нужно восхвалять, принимать ее с улыбкой, со спокойным сердцем, со слезами умиления. Восхищаться ей нужно, потому что красива! Без нее не было бы Жизни, как без несчастного Иуды не было бы Великого Христа. Почему я горюю о своей будущей смерти? Потому что жил скверно, и трезво понимаю это: живи правильной, истинной жизнью, — и будешь бесстрашен ко всему. А истинная жизнь — та, которую мы можем назвать жизнью Духа, это энергия, которую в нас вдохнул Высший Разум, «нить небесная», объединяющая всех живых существ в одно Единое, называемое Богом. Я готов умереть страдаючи! Я даже этого хочу!..

Бабушка мягко улыбнулась: словно кто-то подошел к окну, отцепил штору, и та, c громким «бам!» взлетая вверх, впустила плотный широкий луч солнечного света.

— Уж не Спасителем ли ты себя нарек? Спасешь других, себе давая гибнуть? В учении об апокатастасисе, — говорила она, — Ориген выразил: «Христос останется на кресте, и Голгофа продолжится до тех пор, пока хоть одно существо останется в Аду». Ты выбрал себе крест по размеру, взгромоздился на него поудобнее и картинно повис — вот все твое самопожертвование. Внучек, послушай меня, пожалуйста, одумайся: если бы только тебе стало известно, что твоя жертва будет вечной, что станет она бесконечно долгим кошмаром, и ничего хорошего не останется в твоей жизни, твоих мыслях, душе твоей, а только мысли о боли, — ну, скажи мне, играл бы ты тогда крестного мученика или бы снялся с креста, прокляв вчерашние обещания?