Собрание сочинений - Том 6 - [107]

Обширный дом Смирновых располагался у дороги, на улицу выходили четыре окна, по бокам тоже имелись окна. За домом сад и терновник, перед крыльцом чайные кусты — жасмин. Дом раскатали по бревнышку и свезли в соседнюю деревню Сорокино, пошёл под школу. А отец Василий после гонения за неподчинение обновленцам, после отсидки, поставил себе совсем небольшой домик на другом месте, двора через три, вон там. И его сейчас нет. Был домик при двух итальянских окошках внизу, с крошечным верхом на маленькую светелку, со скворешенку. Это строилось уже после смерти Сергея Александровича. В этом домике потом ряд лёт жила Елена Александровна Нилус, воспитывая четверых Марусиных детей. Когда клыкастый стиль жизни безпощадно утвердился и терпение истощилось, все Смирновы рассеялись кто где, то в Крутце доживала одна матушка. А как её не стало, хороминку оттяпал сельсовет. Под сельсоветом-то она и сгорела перед войной.

Стою посредине улицы и размышляю. Вот то село, куда майским ветреным днем 28-го года приехал в тонком, изношенном пальто Сергей Александрович. Присел на крылечке рядом с подругой жизни, со своей Еленой Александровной, дожидаясь хозяев. Пригласил его, с согласия отца Василия, Лёвушка, муж Маруси. И вот хозяева пришли, гости встречены, усажены в покойной комнате. Потекла беседа, благостная, прикровенная. Измученный угрозами и допросами в узилищах, чуждый массовому человеку и опаляемый ненавистью кровожадных властей, духовный писатель, некогда с светлым и весёлым взором, выглядел совершенно дряхлым и больным. Внешне он напоминал своего небесного наставника, преподобного Серафима Саровского. Только фигурой крупней, но также согбен и сед, и ликом похож; в руках палочка. Журнальная работа оставлена давно, потенциал надежды исчерпан, но собранности духа не утратил, и даже возросла укорененность в Православии. Всё тот же темпераментный стиль письма — вёл дневниковые записи и кое-что из них читал потом за столом новым друзьям — благовествовал, как живу быти нам. Тлело тело, но здравствовали духовные дарования его, покоряла умственная зоркость. Церковь подаст благодатные средства спасения, ведь, по слову Игнатия Богоносца, Господь облагоухал Церковь нетлением. Всё также «мы сильны есмы в делах и словесах». И чувствовалась большая сосредоточенность в себе, проявлялось неуклонное духовное восхождение.

Как ни велика повсюду утвердилась пропасть, а всё же и в селе кое-что было не за скобками жизни. Колокола звонили, служба в храме правилась истово, значительная часть крестьян не растеряла живого опыта Богопознания и не поддалась нажиму Неверов. Не о них ли сказано архимандритом Феодором Бухаревым: «Можно и землю пахать и дрова рубить, приобретая себе за этим делом Христа Господа»… Но гонимый Нилус ни с кем не входил в общение, всякое его слово могло разозлить надсмотрщиков из центра и повредить давшим приют. Сиял красотою христианства и молчал. А рядом слышалась многошумящая речь селян, порою вырывался огнь общественных страстей, комсомольцы затаили звериную злобу. Но дух есть свобода и творчество, Нилус оставался свободен в себе.

Не дремали и бесы. Обыски, посулы убийц расправиться, доносительство — весь бесовский букет налицо. Нет черты, за которую не переступят. Книжной силы боятся, но и её пересилят злодейством. Сохраняла помощь свыше, помогало заступничество угодников Божиих. Были воители, были и защитники. Вменилось праведнику слово Господне во спасение. В воспоминаниях Маруси Смирновой всё это хорошо описано.

Почил Сергей Александрович 14 января 1929 года, накануне памятного дня преп. Серафима, Саровского чудотворца. Мёрзлую землю рыли с трудом большим, отогревать нельзя — деревянный храм впритык. Хоронили всем селом 17-го, пришли даже зачумлённые комсомольцы. Крест поставлен был высокий, на нём надпись словес вечных. Вот теперь могилка эта и отыскана, благо дорога обочь прошла. Её проводили прямо по кладбищу, и всё размешано колесами. Думается, спас остов звонницы, он не попустил супостатам разъезжать где встрапится. И вот уцелела святая земелька храмовая, а подле — заветная могилка.

Марья Яковлевна повела поговорить со старушкой Катей, ей 90 лет. Катерина Ивановна Рыбакова предстала совсем блаженненькой, улыбка не сходит с лица, а рассказ один и тот же:

— Отца Василия летошний год видала. Едет на лошади, на станке сидит (так тут называют телегу), весёлый такой. Я ему «батюшка Василий, батюшка Василий», а он повернулся, не узнал что ль меня, и дальше поехал вон с той горки.

Старушке Кате объясняют: отец Василий давно умер, нету его. А она всё своё: встретила батюшку. И счастливо улыбается. Не стали мешать её счастию.

Неугомонная Марья Яковлевна остановила с ведрами какую-то бабу помоложе себя. Та поглядела недобро, показала две вставных челюсти:

— Не американцы ли послали вас, русских, учить молиться?

Пуговка носа ввалилась, одни челюсти металлические. Пятилеточная старуха — из особого людского материала. Чтобы загладить нанесённую обиду, пошла уговаривать: да я так, да я пошутила. — Отвяжись, отстань.

Пойду-ка лучше к любимой могилке, поклонюсь ещё раз. «Дым есть житие сие, пар, персть и пепел», — припомнился Нил Сорский, светильник Святой Руси. Могилка сия свята, духовный писатель зарыт в ней.