Собрание сочинений - Том 6 - [106]

Сподобились благодати омовения; легко и бодро сделалось каждому. Ещё незабудки и горечавки встречались цветущими одновременно: так бывает лишь в завязь лета. А уж из бора вот-вот потянет спелой земляникой, грибками. То и другое на подходе. Природа Оптиной — живейшая сокровищница Божиих даров.

Прощаемся с обителью, кланяемся сему месту святу.

8-11 июня 1986 г.

Оптина Пустынь.

Могилка найдена!

Тихой, ясной погодой отмечены ныне Кузьминки, день ледовых кузнецов — Кузьмы и Демьяна. То было накануне поездки. А заутро, как и вчера, всё то же благоутишие. Открытое, лучистое небо, благорастворенный, чуточку с прохладцей воздух, жолклые до последнего листа деревья — ну и осень! Видать, ненароком насылается теплынь, она — покой и радование ко здравию сущего. И за что нам такие щедроты? Люди разжигают сердца гневом и гордением, попаляются завистью, в грехе умерщвляются, а им даруются неоскудные Божии благодати: возрастайте! Взамен — измена святому делу, подложная жизнь.

Поглядите, сердце бледнеет, как поравняешься с обобранным и обезглавленным Параклитом. Колокольня скита, его храм, келлии — всё исказила, повергла в запустение чёрствая рука невера. Святыня почила, и, может быть, жива лишь для тех, кои помнят её сами или по рассказам о ней сведали. А далее — Зосимова пустынь. Там монахи-трудники тёплую молитву творили во славу Бога, исцеляли поврежденные души, расслабленным надежду на выздоровление подавали. Там закалённый молитвою старец о. Алексий (Феодор Алексеевич Соловьев, 1846–1928), горячая православная душа, пас словесное стадо. Сюда наезжало интеллигенции со всей судьбоносной Москвы опоры искать в себе, утверждать самовоззрение. И в крутые времена Пустынь попервости оживлялась духом Господним, свободою. «Остёр топор, да и сук зубаст» — поговаривала вокруг простая чадь, мiряне. Здесь многажды молился благовестник и златословный учитель — о. Павел Флоренский. В голодные годы в окрестном лесу приходилось ему собирать и грибки для семьи. Истинствовал в любви к живому благоуханию бытия до последнего вздоха. Мимо Параклита и Зосимовой пустыни, уже закрытых и пустеющих, с воцарением восьмилегионного беса, когда людей, как волков, обкладывали красными флагами, не раз проезжал гонимый Сергей Нилус. Он проезжал в лесную сторону, в деревню Гагино, где некоторое время скрывался в семье местного священника; тот-то впоследствии, в 1928 году, и отказал ему в таком прибежище. Кого не трясёт боязнь?

В Крутец едем этой стороной, но в Гагино крюк не даём, расстояние порядочное, а день короток. Отлогости, распадки, подъёмы на местности — поднесь как было, одни поля невозделанные тошнят нынешней тошнотой. Наконец Александров, река Серая, где Грозный утопил очередную жену, с каретой и кучером на облучке, светлейшие стены духовной лечебницы — монастыря. Почти безошибочно берём направление к Крутцу, но всё же спросили долговязого парня, и тот показал: правильно, версты четыре отсель. Крутец и вправду на взвозе, на горушке. Вот изреженный елушник расступился, обнажив крутой подъём просёлка, и выглянула ровная, как стол, улица — теперешнее село.

Первое, что бросилось в глаза — старинный бревенчатый дом с «галдареями» по бокам, по-теперешнему с верандами, с непременным мезонином. Оказывается, это охотничий особняк купца Зубова Павла Васильевича, александровского богача и землевладельца. Вон внизу зубовские заливные луга с нанятыми покосчиками. Кому-нибудь и сейчас слышатся хруст срезаемых трав, задиристый говорок и смех средь благовонной поляны. А где же в селе храм ненаглядный, где он? Ровная, пустая улица, грязная дорога накатывается на нас, и более ничего. Иду спрашивать старушку Овчинникову, Марьей Яковлевной кличут. Вот она с весёлым взглядом и резвая на ногу, а ведь на девятом десятке. Запричитала, де был бы Николай Петрович, муж её, он бы всё показал, Нилуса хорошо помнил, а то помер как шесть недель, и осталась она, горькая вдовица, без опоры и рассказчика, с внучками о чём потолкуешь. С печки высунулись хорошенькие головки юниц, греются с холода, велят дверь поплотнее прикрывать.

Овчинникова бадик в руки, с ним способнее идти старому человеку, и тыча этой палкой в землю, повела к краю села.

— Вот тут стоял наш храм Успенский. Вот остатки каменных привратных столбов, повыше земля — тут была колокольня, уронили в 46-м году, и кирпич растащили, а это место, к нам поближе, под храмом было. Церковь закрыли перед войной, в 36-м, тогда же и разобрали.

А была она вся деревянной, кроме колокольни, но на высоком каменном основании (от него теперь и следов нет). Сынове Российские, что вы творили! Впрочем, помрачение нравов держалось всеобщее, сюда ль ему не докатиться?

Опять сказывает Марья Яковлевна:

— Могилка Нилуса, вот она, с правой стороны алтаря, напротив окна, где Никольский придел отгорожен. Как не упомнить, ведь пела я на клиросе, ни одной службы не пропускала, отца Василия чла за доброту и ровный голос. Могилку Нилуса и муж потом не раз показывал, любил о нём говорить.

Священник Василий Арсеньевич Смирнов, приютивший в мае 28-го года благочестивого писателя (в его доме Сергей Нил ус и умер), жил большой семьёй. У него было пятеро детей: Юлия, Александра, Сергей, Маруся (оставила воспоминания) и Валентина. Матушку звали Юлией Алексеевной, на ту пору ещё был жив её отец, диакон Алексей Михайлович.