Собрание сочинений. Том 5 - [164]

Помимо денег, секторы отличаются еще и порядками. В западном секторе благополучно живут и здравствуют матерые фашисты и выходят книги и газеты, враждебно относящиеся к Советскому Союзу, там запрещены к продаже и распространению издания Восточного Берлина, из которых можно узнать о плодотворной созидательной работе демократического магистрата.

Западные секторы Берлина, неотгороженные от восточного никакими барьерами, представляют для американцев очень удобный плацдарм для шпионажа и диверсии против Германской демократической республики и Советского Союза. Но есть и другие обстоятельства, которых крайне боятся американцы. Западный берлинец, посещая театры, кино и библиотеки или работая в восточной части города, учась в Берлинском университете, находящемся в демократическом секторе, вольно или невольно оказывается в курсе демократической политики и своими собственными глазами видит различие между демократией и империализмом.

Берлин представляет собой как бы гигантскую политическую выставку, выставку явлений и фактов, где любой объективный наблюдатель может на основании данных действительности сделать ряд далеко идущих выводов о том, где лучше жить: при капитализме ли с его анархией производства и безработицей, с аморальностью и распущенностью его нравов, с продажностью государственного аппарата и отсутствием самых элементарных гражданских свобод, или в условиях демократии — с плановым хозяйством и растущим благосостоянием трудящихся, при расцвете культуры и искусств, в обстановке небывалой общественной активности всего населения, творчески участвующего в государственной жизни страны.

…Когда мы вошли в переулок, человек двенадцать молодых людей в голубых блузах выстраивались в маленькую колонну. Вожатый развертывал знамя, прикрепленное к алюминиевому стержню, вероятно складному, а другой прилаживался играть на губной гармошке, которая должна была заменить оркестр.

Эти юные борцы за мир, перейдя площадь, перешагнули из одной эпохи в другую — из царства насилия в царство свободы.

Вожатый скомандовал, колонна замерла, дрогнула и зашагала по направлению к центру.

Одна из девушек запела по-немецки Гимн демократической молодежи. Остальные подхватили его. Прохожие, улыбаясь, приветствовали этот маленький отряд мира, а народные полицейские отдали ему честь.

— Вот так оно и получается, — сказал один из наших знакомых немцев: — «Если топнуть всем народом — землетрясение будет; если вздохнуть всем народом — буря будет». Так, кажется, написали вы когда-то?

— Да.

— И назвали это китайской пословицей?

— Да. Разве это не китайская пословица?

— Возможно. Но я слышал ее у многих народов до того, как прочел у вас. Во всяком случае, чья бы она ни была, а пословица правильная. Вот так и получается — и общее дыхание и общий тон…

Я стоял у Бранденбургских ворот и видел, как партизаны мира возвращались домой. Их было так много, что западноберлинские полицейские не могли остановить их. Впрочем, вполне возможно, что сами полицейские сочувствовали тому, что происходило в демократическом Берлине.

Едва закончилась демонстрация, как голубой поток устремился к стадиону «Митте» — там играли футболисты Германии и Чехословакии, а мы отправились в Трептов-парк, где должно было состояться выступление ансамбля Моисеева. Там уже творилось что-то невиданное. Зрители заполнили все места, хотя до концерта оставалось еще часа два или три. А на сцене ползали на корточках, с утюгами в руках, девушки в голубых блузах и гладили сцену. Оказывается, деревянные подмостки так отсырели от дождя, что танцовать на сыром полу было невозможно. Тогда девушки из Союза свободной немецкой молодежи достали в ближайших домах несколько десятков утюгов и принялись гладить, сушить сцену.

Концерт состоялся, и на нем присутствовало не менее сорока тысяч человек.

Несколькими днями позже на той самой площади Люстгартен, где правительство Германской демократической республики принимало парад молодости, вновь выступали советские танцоры.

Сцену устроили перед фронтоном музея Пергама и Трои. Мне пришлось сидеть как бы в ложе, под хвостом бронзового коня, стоящего перед музеем.

Наш ансамбль народного танца — коллектив чрезвычайно талантливый, вдохновенный. Его руководитель Игорь Моисеев — художник сильный, оригинальный и смелый.

Но в тот день я наслаждался не столько танцами, сколько зрителями. Их было, как сказал мне один народный полицейский, не менее семидесяти тысяч.

— Поверьте, я знаю, что говорю, — сказал он. — У нас, полицейских, глаз наметан.

Людям было так тесно, что они не могли поднять рук для аплодисментов, а те, которые все-таки поднимали, вынуждены были стоять с поднятыми руками, будто сдавались в плен… А ведь и в самом деле мастерство ансамбля захватило их в плен и держало в напряжении часа два подряд.

Площадь смеялась. Площадь рыдала. Площадь полюбила танцующих, как родных братьев. Если бы артисты ансамбля бисировали по требованию публики, концерт мог бы продолжаться до глубокой ночи.

7

На следующий день американское агентство «Ассошиэйтед пресс» должно было признать: «Стало очевидно, что число участников слета превзошло ожидания».