Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия - [114]

Я ничего не говорил. Нельзя отвечать военачальнику, носящему пурпур.

— Я на тебя не сержусь, — продолжал Максим, — я слишком многим обязан твоему отцу.

— Ты мне ничем не обязан, — ответил мой отец, — я только давал тебе советы, которые ты никогда не принимал.

— Слишком обязан твоему отцу и потому не буду несправедлив к кому-либо из его семьи. Поистине, скажу, из тебя мог бы выйти хороший трибун, но я считаю, что тебе суждено жить и умереть среди зарослей вереска на стене.

— Очень возможно, — заметил мой отец. — Однако очень скоро пикты и их союзники прорвутся за стену. Ты не можешь увести из Британии все войска, чтобы они помогли тебе стать императором, и воображать, будто север останется спокоен.

— Я следую велениям моей судьбы, — сказал Максим.

— Ну и следуй, — произнес мой отец, вырывая из земли корень елочки, — и умри, как Феодосий.

— А, — произнес Максим, — мой старый генерал погиб, потому что слишком хорошо служил империи. Может быть, меня тоже убьют, но совсем не из-за этого, — и он улыбнулся бледной, холодной улыбкой, от которой у меня кровь застыла в жилах.

— В таком случае, мне лучше следовать велениям моей судьбы, — ответил я, — и отвести моих людей к стене.

Максим посмотрел на меня и наклонил голову скользящим движением, как испанец.

— Следуй судьбе, мальчик, — сказал он.

На этом разговор закончился. Я был рад уйти, хотя мне хотелось дать отцу много поручений к нашим домашним. Я вернулся к моим воинам и нашел их там, где оставил; они даже не пошевелили ногами в пыли. Мы ушли; мне все вспоминалась ужасная улыбка Максима, от которой по моей спине бежал холод, точно от восточного ветра. До заката я не делал привала, — центурион повернулся и взглянул на Холм Пека, — наконец, остановился вон там. — Он указал на обрывистый, покрытый папоротником склон холма около кузницы, за домом старого Хобдена.

— Вон там? Это старая кузница, в ней когда-то ковали железо, — проговорил Ден.

— Вот именно, — спокойно произнес Парнезий. — В кузнице мы поправили три наплечника и приковали один наконечник копья. Одноглазый кузнец из Карфагена арендовал эту кузницу у правительства. Помню, мы называли его Циклопом. Он еще продал мне коврик из бобрового меха для комнаты моей сестры.

— Но это не могло быть здесь, — настаивал Ден.

— Повторяю — было. От алтаря славы в Андериде до первой кузницы в лесу двенадцать миль семьсот шагов. Все это записано в дорожной книге. Поверь, человек не забывает своего первого перехода с отрядом. Мне кажется, я могу обозначить тебе все наши остановки между этим местом и… — он наклонился вперед. Как раз в это самое мгновение луч заходящего солнца ударил прямо ему в глаза. Солнце дошло до вершины Вишневого холма, и его свет лился между стволами деревьев, так что в гуще далекого леса можно было видеть красные, золотые оттенки и глубокую черную тень. Парнезий в своей броне блестел, точно пылая огнем.

— Подождите, — сказал он, подняв руку, и свет солнца заиграл на его стеклянном браслете. — Подождите, я молюсь Митре.

Он поднялся на ноги и, протянув свои руки к западу, стал произносить красиво звучащие слова.

Скоро запел и Пек, его голос походил на печальный звон колоколов. Не прерывая песни, он соскользнул с ветки большого дерева и знаком позвал за собой детей. Они повиновались; им чудилось, будто эти магические голоса подталкивали их. Залитые золотисто-коричневым светом, который играл на листьях буков, они медленно двигались; Пек, шагавший между ними, пел песню с латинскими словами.

Вот они подошли к маленькой закрытой калитке в ограде леса.

Не прерывая пения, Пек взял Дена за руку и повернул его: мальчик очутился лицом к лицу с Уной, выходившей из калитки в плетеном тыне. Калитка закрылась за нею, в ту же самую минуту Пек бросил на головы детей усыпляющие память листья дуба, тиса и терновника.

— Как ты поздно, — сказала Уна. — Разве ты не мог прийти раньше?

— Я давно ушел, — ответил Ден. — Давно, но… но не знал, что уже так поздно. Где же ты была?

— На большом холме, на большом дереве и ждала тебя.

— Прости меня, — извинился Ден, — но виновата эта ужасная латынь.

На большой стене

Дети стояли подле калитки в далекий лес, когда услышали веселый голос, певший песню о Риме. Не говоря ни слова, они кинулись к своей любимой лазейке, пробрались сквозь чащу и чуть не натолкнулись на сойку, которая что-то клевала из руки Пека.

— Осторожнее, — сказал Пек. — Что вы ищете?

— Конечно, Парнезия, — ответил Ден. — Мы только вчера вспомнили о нем. Как это нехорошо с твоей стороны.

Поднимаясь на ноги, Пек слегка засмеялся.

— Извиняюсь, но детям, которые провели со мной и с центурионом римского легиона чуть ли не целый день, нужна была успокоительная доза волшебства перед чаем, который они собирались пить со своей гувернанткой. Оге! Парнезий! — закричал Пек.

— Я здесь, фавн, — послышался ответ с холма. И дети заметили мерцание бронзовой брони между могучими ветвями бука и дружелюбное сияние большого приподнятого щита.

— Я победил британцев, — сказал Парнезий и засмеялся, как мальчик. — Я занял их высокие укрепления. Но Рим милосерден. Вы, британцы, можете подняться сюда.