Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия - [113]

— Очень, и решил, что Максим выбрал меня за мою внушительную наружность и за прекрасную маршировку, но когда я вернулся домой, отец сказал мне, что во время войны с пиктами он служил под командой Максима и просил его обласкать меня.

— Ты был тогда мальчик, — заметил Пек.

— Да, — согласился Парнезий, — Но не ропщи на меня за это, фавн. Боги знают, что позже я отказался от игр.

Пек кивнул головой и положил свой коричневый подбородок на коричневую ладонь, и его большие глаза стали неподвижны.

— Вечером перед моим отъездом из дому мы принесли жертву предкам — это было простое, обычное домашнее жертвоприношение, но никогда в жизни я так жарко не молился добрым теням; потом мы с отцом на лодке отправились в Регнум и через меловые залежи на восток в Андериду, вот там.

— Регнум? Андерида? — Дети посмотрели на Пека.

— Чичестер — Регнум, — сказал он, указывая в сторону Вишневого холма; потом через плечо указал на юг и прибавил: — Певнсей — Андерида.

— Опять Певнсей, — сказал Ден, — то место, к которому пристал Виланд?

— Виланд и некоторые другие, — сказал Пек. — Певнсей не молод, даже в сравнении со мной.

— Тридцатый легион летом квартировал в Андериде, моя же собственная когорта, седьмая, располагалась севернее, на стене. Максим инспектировал наши вспомогательные силы в Андериде и не расставался с нами; он был очень дружен с моим отцом. Я пробыл там всего десять дней; после этого мне приказали с тридцатью воинами отправиться к моей когорте.

Он весело засмеялся.

— Человек никогда не забывает первого перехода с отрядом. Когда я провел мою горсть людей через северные ворота лагеря, я чувствовал себя счастливее любого императора; мы салютовали страже и алтарю победы.

— Как? Каким образом? — в один голос спросили Ден и Уна.

Парнезий улыбнулся, выпрямился во весь рост, и его кольчуга так и засверкала на солнце.

— Вот так, — сказал он и медленно выполнил прекрасные движения римского салюта, который заканчивается глухим звоном щита, возвращающегося на свое место между плечами.

— О, — сказал Пек, — об этом стоит подумать!

— Мы отправились в полном вооружении, — снова опускаясь на землю, сказал Парнезий, — но едва дошли до большого леса, мои люди остановились, желая дождаться вьючных лошадей, чтобы повесить на них свои щиты. «Нет, — сказал я, — в Андериде можете одеваться в женское платье, но, пока вы со мной, вы должны нести на себе ваше оружие и доспехи».

— Но так жарко, — сказал один из них, — а с нами нет доктора. Что, если кого-нибудь поразит солнечный удар или у кого-либо начнется приступ лихорадки?

— Пусть тот и умрет, — ответил я, — и избавит от себя Рим. Поднимите щиты, поднимите копья, подтяните щитки на ногах.

— Не воображай себя уже императором Британии! — крикнул один малый. Я сбил его с ног тупым концом моего копья и объяснил этим рожденным в Риме римлянам, что, если повторится что-нибудь подобное, мы оставим на дороге одного человека. Клянусь светом солнца, я исполнил бы свою угрозу. Мои необученные галлы в Клаузентуме никогда не говорили со мной таким образом.

В эту минуту из еловой чащи спокойно, как облако, выехал Максим, а за ним показался мой отец; оба остановились поперек дороги. На Максиме был пурпур, точно он уже сделался императором.

Мои воины пали ниц, как… как куропатки.

Некоторое время он не произносил ни слова, только смотрел на них хмурыми глазами; потом согнул крючком палец; они отошли, вернее, отползли в сторону.

— Станьте на солнце, дети, — сказал Максим; они выстроились на дороге.

— Что сделал бы ты, если бы меня здесь не было? — спросил он меня.

— Я убил бы непослушного человека, — был мой ответ.

— Так убей же его теперь, — сказал Максим. — Он не шевельнет ни рукой, ни ногой.

— Нет, — ответил я. — Ты принял команду над моими людьми. Если бы я убил его теперь, я сделался бы только твоим мясником. Понимаешь ты, что хотел я сказать? — спросил Парнезий, обращаясь к Дену.

— Да, — сказал Ден. — Это было бы дурно.

— Именно так я и думал, — произнес Парнезий. — Но Максим нахмурил брови. «Ты никогда не станешь императором, даже и генералом не будешь», — заметил он.

Я молчал; мой же отец, казалось, был доволен.

— Я здесь, чтобы в последний раз взглянуть на тебя, — сказал он мне.

— Ну, теперь ты его видел, — проговорил Максим, — твой сын никогда больше не понадобится мне. Он будет жить и умрет офицером легиона, а мог бы сделаться префектом одной из моих провинций. Теперь поешь и выпей с нами, — прибавил он, обращаясь ко мне. — Твои воины подождут.

Мои жалкие тридцать солдат стояли, точно винные мехи, блестящие на солнце; Максим провел нас к тому месту, где его люди приготовили для нас закуску, и сам смешал вино с водой.

— Через год, — сказал он, — ты вспомнишь, что ужинал вместе с императором Британии и Галлии.

— Да, — произнес мой отец, — ты в состоянии управлять двумя мулами, Британией и Галлией.

— А через пять лет вспомнишь, — продолжал Максим, передавая мне кубок с напитком, — что ты пил с императором Рима.

— Нет, — сказал мой отец, — тремя мулами ты править не в силах: они разорвут тебя на части.

— И ты будешь хныкать на своей стене, потому что твое понятие о справедливости было тебе дороже милости императора Рима.