Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908 - [78]
Однако для тех, для кого вера в то, что жизнь должна идти по тому пути прогресса, по которому она идёт сейчас, есть некоторая аксиома, – для тех логическая неизбежность бессмертия, дабы оправдать необходимость такого движения вперёд, является доказательством бессмертия.
Если жить и работать для других, жертвовать собой нужно, и это есть аксиома; если жить, работать для других и жертвовать собой можно, только будучи бессмертным, то аксиомой является и то, что я бессмертен.
Возьмём такой пример. Революционер, человек неверующий, для которого бессмертие – пустая сказка, убеждается в необходимости для блага своей родины совершить террористический акт, причём он уверен, что сам тоже должен быть убит. Вникнем в его психологию. Безусловно, он совершает некоторое преступление, которое он совершать не должен. Не должен совершать потому, что человек никогда не должен ни для каких высших целей относиться к другому как к средству, а всегда как к цели. Но какие душевные процессы переживает человек, если он, считая, хотя и ошибочно, возможным такими средствами осуществлять добро, ради общего блага идёт на верную смерть? Как нужно любить людей, как нужно ненавидеть неправду, чтобы лишь для спасения своих ближних самому прекратить своё существование! Ему никогда не видать счастья тех, для которых он погубил себя; его не ожидают ни почести, ни похвалы; ему нужно спасти свою страну – и он отдаёт за её спасение свою жизнь. Это чувство великое, полное отречение от своей личности – святое служение идее.
Но разве эти чувства без начала бессмертия не абсурд? Такой же абсурд, как здание, которое могло бы стоять не на земле, а висеть в воздухе. Ну зачем ему нужно счастье, которое будет испытывать после него его страна? Что ему до неё? Ведь он-то уже будет мёртв! Между ним и теми, которые останутся пользоваться результатами его дела, нет никакой связи.
Такою ценою, как уничтожение своей жизни, при условии превращения в ничто, не может быть куплено счастье хотя бы даже всего мира, ибо ничего не должно быть дороже собственной жизни.
Психологически, несомненно, бывает иначе, но что же это доказывает? Логически такое самоунижение нелепость, и если фактически стремление к счастью других так сильно, что заставляет жертвовать собой, то исключительно потому, что такое действие обусловливается вечной связью лица живущего с теми, кто будет жить хоть миллионы лет после него. Эта внутренняя, не сознаваемая связь лежит в основе той любви, которая заставляет полагать душу свою за други своя>416, она стихийно толкает на подвиг, на подвиг нелепый для сознания неверующих людей.
Здесь нам раскрывается странная двойственность человеческой психологии. С одной стороны, непосредственного чувства, толкающего на подвиг, психологически достаточно, чтобы верить в его истинность; с другой – логической неизбежности веры в наше бессмертие, чтобы непосредственное чувство получило своё оправдание, психологически недостаточно, чтобы уверовать в бессмертие. Казалось бы, одно с неизбежностью следует из другого. Почему во втором случае требуются доказательства, а в первом – нет?
Из только что разобранного примера с очевидностью следует и то практическое значение, которое имеет для жизни вера в бессмертие, т. е. наше бессмертное начало, перешедшее в сознание.
Человек верующий никогда не может одобрить террор. Для него личность, как начало бесконечное по своему бытию, никогда не может явиться одним из чередующихся звеньев в цепи средств и целей. Личность в этом смысле самодовлеюща, и Христос раз навсегда провозгласил истину, потом многими повторенную на все лады: человек для другого человека всегда должен быть целью и никогда средством. Человек же неверующий, но бессмертный, может совершить террор, хотя для того, чтобы совершить его, он должен быть, действительно, бессмертным. Таким образом, бессмертие несознанное обусловливает собою то, что сознанное бессмертие обусловить не может.
Но что же ожидает «слепых» в здешнем земном дальнейшем процессе?
Для этого прежде всего нужно ответить на вопрос, какие причины вызвали отрицательное отношение к религии. Несомненно, что главной причиной является быстрое и победоносное развитие науки. По существу тут нет никакой связи, но психологическая связь несомненна.
Уже теперь, всё чаще и чаще, раздаются голоса из самых противоположных лагерей, которые с научной беспристрастностью разрушают предрассудок «большой публики», будто бы наука доказала невозможность бессмертия, и говорят лишь о том, что идея эта не имеет никаких научных оснований, что идея эта сплошная фантазия, источник которой – страх смерти, который, в свою очередь, обусловливается нашими физическими «дисгармониями». Таким образом, повторяю, по существу наука не противоречит религиозной вере>417.
Психологическая же связь падения религиозной веры параллельно возрастанию научных завоеваний несомненна. Дело в том, что наука очень быстро и очень глубоко осветила многие явления, дотоле тёмные. Человечеству через Евангелие было возвещено самое высшее откровение истины. Наука, по-прежнему ведающая эмпирическую область, есть первая ступень её. Сразу трудно было увидеть, что наука и религия есть альфа и омега одного и того же. Наоборот, при первых проблесках научного знания казалось, что оно противоречит богооткровенным истинам. Ведь и теперь наука разрушает веру не столько у лучших представителей её, сколько у массы, знакомой с ней урывками. Религиозные люди всегда или совсем необразованные – тогда у них вера непосредственная, или
