Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908 - [144]

Я бы хотел, чтобы кн. Е. Н. Трубецкой понял меня вполне. Иначе спор наш и на общем берегу, но на разных языках может оказаться бесплодным.

В защиту «Максимализма» Бранда

Под видом «критики и самокритики», из которых черпаются «уроки для будущего», – русская печать обрушилась на «максимализм» во всех его видах и проявлениях. С ожесточением напала она и на Бранда как на символ максимализма par exellence[37] – и на интеллигентную молодежь, восхищённую «мёртвой» формулой его «всё или ничего».

В. Розанов в «Русской мысли» и кн. Е. Трубецкой в «Московском еженедельнике» произнесли горячие обвинительные речи и против Бранда, и против его поклонников.

Я не буду спорить против их толкований. Пусть они правы. Пусть Бранд не знает, куда зовёт, не знает, во имя чего требует жертвы. Пусть Бранд «максималист» – и только.

Я и хочу сказать несколько слов в защиту «максимализма» Бранда.

Меня побуждают к этой защите не те упрёки, которые делает В. В. Розанов и другие по адресу религиозного максимализма вообще и лично моего, в частности. Не чувство обиды за тех людей, которых, несмотря на коренное наше теоретическое разногласие, я по совести считаю лучшими. Даже не принципиальная сторона.

Я хочу защищать «максимализм» Бранда от той моральной оценки, которая ему даётся.

Готов признать заранее, что мне трудно быть объективным. Не только потому, что я в качестве одного из представителей «интеллигентной молодёжи, увлечённой Брандом» сам, в некотором роде, являюсь обвиняемым. Нет, труднее всего мне сохранить объективность потому, что, если мне до сих пор приходилось встречать в своих сверстниках благородство, истинную самоотверженность, пламенную любовь к народу, жажду истины, справедливости, – всё это всегда соединялось с тем «максимализмом», который вменяется в такую непростительную вину интеллигенции и даёт повод кн. Е. Н. Трубецкому назвать её «солью, потерявшей силу».

Но может быть, в данном случае все эти причины скорей послужат не к «пристрастности» моей защиты, а как раз наоборот: они помогут отрешиться от своей собственной личности и сказать о них правду до конца.

* * *

Кн. Е. Н. Трубецкой верно указал на основную черту русской интеллигенции – на её радикализм. Он прав, что «кое-что» для интеллигенции более ненавистно, чем ничего. Прав и тогда, когда указывает на то, что интеллигенция русская переносит требования абсолютные в сферу относительную, временные ценности провозглашает ценностями вечными. В этом её грех, её трагедия.

Но коль скоро сознание уже лишено религиозного начала и земное счастье поставляется как конечная цель и смысл жизни, – религиозный энтузиазм должен быть перенесён сюда. Неверующий, атеист должен быть максималистом, употребляя этот термин, разумеется, не в специфическом политическом значении, а в смысле «брандовщины».

Формула, требующая не «кое-что», а всё во что бы то ни стало, кажется кн. Е. Н. Трубецкому сама по себе пустой.

Нет, эта формула не бездушный идол, это живая религиозная искра, которая когда-нибудь вспыхнет пламенем и преобразит мир. Инстинкт подсказывает нашей молодёжи, что безрассудный «максимализм» бесконечно выше благоразумной «постепеновщины», бесконечно важнее для человечества, бесконечно полезнее для общества, ибо в постепеновщине погасла искра абсолютной ценности.

Вот почему так бережно несут эту «пустую» формулу от поколенья к поколенью; вот почему скорей жизнь свою отдадут, чем откажутся от неё. Вот почему такой пошлостью и смертью веет от тех благоразумных юношей, которые с двадцати лет поняли, что в основу жизни надо положить «честный компромисс»; вот почему такое отвращение питает русская молодежь ко всякой постепеновщине.

Да, русская молодежь поклонилась идее «всё, во что бы то ни стало»! Но напрасно кн. Е. Н. Трубецкой хочет усмотреть в этом разложение, лишающее соль силы, – наоборот, в этом спасение страны и залог будущей радостной жизни.

Если бы интеллигенция, потерявшая веру в Христа, отказалась бы и от Его последней частичной правды – она превратилась бы в благоразумное ничтожество, в самодовольную пошлость.

* * *

Но этого мало.

Русская интеллигенция не только имеет что сказать в свою защиту – она из обвиняемого должна стать обвинителем.

Кн. Е. Н. Трубецкой требует, чтобы к относительным ценностям предъявлялись относительные требования.

Он требует относительности во имя прав Абсолюта: только Абсолют может посягать на безусловное.

Пусть так.

Но тогда русское общество вправе спросить кн. Трубецкого! Вы учите, что к мелочам надо относиться снисходительно, нельзя быть максималистом в сфере преходящего, временного, надо быть максималистом только там, где вечность.

Но максималист ли вы в сфере «вечных ценностей»? Или этот «высший» максимализм нужен только для «критики», чтобы с «высшей» точки зрения клеймить максимализм в мелочах?

Я здесь вовсе не хочу вмешиваться в личную и частную жизнь кн. Трубецкого, я вовсе не думаю заниматься собиранием «агентурных» сведений, – я лишь хочу сказать, какие моральные требования логически вытекают из той позиции, которую занял кн. Трубецкой.

Надо показать, в чём требуется быть максималистом. Пусть христианин исполняет как «максималист» то, что требует Христос, по слову Господа становится всем слугою, раздаёт имение своё, любит ближнего, как самого себя, всё оставит ради Него, – о, тогда, поверьте, всякий признает его вправе не быть максималистом в вопросе об Учредительном собрании!