— Очень любезное объяснение человека, набившего себе брюхо за мой счет. Но я на днях верну себе этот обед, я выцарапаю его у вас, а пока не пойти ли нам в театр? Что вы скажете?
— Обуваться, одеваться, умываться и причесываться?.. — лениво протянул Нильгаи.
— Беру назад свое предложение.
— Ну а может быть, просто ради разнообразия, мы притащим сюда твой холст и уголь и станем продолжать начатую работу? — выразительно проговорил Торпенгоу, но Дик только с веселой усмешкой пошевелил большими пальцами ног в мягких ночных сапогах.
— Какой у вас односторонний ум, господа! Далась вам эта работа! Но, видите ли, если бы у меня была сейчас незаконченная фигура, то я не мог бы приняться за нее, потому что у меня нет модели; если бы у меня была модель, то я не мог бы писать ее, потому что у меня нет фиксатора, а я никогда не оставляю на ночь набросок угля, не зафиксировав его. И если бы у меня была модель, и фиксатор, и двадцать превосходных фотографических снимков для заднего плана, то и тогда я не мог бы ничего делать сегодня, потому что я совершенно не в настроении.
— Бинки, умный песик, видишь, какой это неисправимый лентяй!
— Ну, хорошо, я, так и быть, примусь за работу! — воскликнул Дик, разом вскочив на ноги. — Я сейчас притащу книгу Нунгапунга, и мы добавим еще одну иллюстрацию к саге Нильгаи.
— А уж не очень ли вы его изводите, Торп? — заметил Нильгаи, когда Дик вышел из комнаты.
— Возможно, но я знаю, что этот человек может дать, если только он захочет. Меня приводит в бешенство, когда я слышу, как его восхваляют за его старые, прежние работы, когда я знаю, что теперь он должен был бы дать миру нечто несравненно лучшее, когда я знаю, что он может, но не хочет… И это приводит меня в отчаяние… Мы с вами должны сделать в этом отношении все, что от нас зависит.
— Да, и когда мы сделаем все, что от нас зависит, нас безо всякой церемонии отшвырнут в сторону, и совершенно резонно, ради какой-нибудь девчонки.
— Желал бы я знать, где он был сегодня?.. Как вы думаете?
— На морском побережье, конечно; разве вы не видели этого по глазам, когда он говорил о море? Теперь ему так же не сидится на месте, как ласточке по осени.
— Да, да… Но был ли он там один?
— Этого я не знаю, да и знать не желаю, но, несомненно, что им овладела кочевая лихорадка, что его тянет вдаль, к отлету, и что бы он ни говорил раньше, сейчас его влечет в море, на восток.
— Это могло бы спасти его, — сказал Торпенгоу.
— Да, пожалуй, если вы согласны принять на себя ответственную роль спасителя; я же терпеть не могу няньчиться с человеческими душами.
Дик вернулся с большим альбомом набросков, хорошо знакомым Нильгаи, но не пользовавшимся его симпатиями. В свободные минуты Дик имел привычку зарисовывать в этот альбом всякие приключения и любопытные моменты, пережитые им или другими в разных концах света. Но главным сюжетом здесь являлся Нильгаи со своей крупной, неуклюжей фигурой и бесчисленными похождениями, часто весьма комическими. Часто, когда не хватало истинных происшествий, Дик прибегал к фантазии и изображал небывалые перипетии из жизни Нильгаи; его бракосочетание с африканскими принцессами, его коварные измены, татуирование его тучной особы искусными мастерами Бирмы, его «интервью» (и его трусость при этом) с желтолицым палачом в Кантоне в эпоху кровавой экзекуции европейцев и, наконец, переселения его души в кита, слона и тукана. К этим забавным рисункам Торпенгоу иногда прибавлял рифмованные пояснения, так что в целом этот альбом представлял собою довольно любопытный образец искусства, тем более что, в соответствии с самим названием альбома, означающим в переводе «Голый», Дик везде изображал Нильгаи без всякого одеяния. Последний рисунок, изображавший многоопытного мужа в военном министерстве, предъявляющим требование на какой-то египетский орден, был даже отменно неприличен.
Удобно расположившись у стола, Дик принялся перелистывать альбом.
— Да тут целое состояние! Все эти рисунки замечательно сочны и живы… Hy, вот хотя бы «Нильгаи, окруженный махдистами во время купания»… ведь это истинное происшествие!
— Это купание очень легко могло стать моим последним купанием, непочтительный пачкун! — огрызнулся Нильгаи. — А что, Бинки еще не попал в альбом?
— Нет, ведь славный мальчик Бинки только и делает, что гоняет да душит кошек… Лучше посмотрим здесь… Ведь эти наброски прекрасно будут продаваться по десяти гиней за штуку. Право, вы должны быть благодарны мне за то, что я увековечил вас для потомства… Ну а теперь что же мы изобразим? Домашнюю жизнь Нильгаи?
— Никогда не знал таковой!
— Совершенно верно! В таком случае изобразим недомашнюю жизнь Нильгаи — ну хотя бы массовый митинг его жен в Трафальгар-Сквере. Прекрасно! Эти дамы съехались сюда со всех концов земного шара по случаю свадьбы Нильгаи с англичанкой. Буду писать сепией, это самая приятная краска для работы.
— Да ведь это же позорная трата времени! — воскликнул Торпенгоу.
— Не сокрушайся, это, во всяком случае, тренирует руку и займет немного времени, особенно если делать набросок прямо краской, без карандаша. — Он быстро стал наносить краску, приговаривая: «Вот вам Нельсоновская колонна, вот и Нильгаи, прислонившийся к ней спиной и плечами…»
