Собрание сочинений. Т. 5. Буря. Рассказы - [20]
Но все произошло иначе. История не стояла на месте. Народ — миллионы людей, которых Зайга с детства научилась презирать и считать низшими существами, — захотел строить свою жизнь по своему вкусу и не разрешил горстке «избранных» распоряжаться, как им вздумается. Народный гнев разметал прогнившие устои, и на их развалинах строилась новая жизнь. Боярышня стала обыкновенной смертной, и ей казалось, что наступил конец света.
«Неужели это навсегда? — думала Зайга, наблюдая каждый день все новые изменения, видя, как одна за другой рушатся ее честолюбивые мечты. — Неужели мне всю жизнь придется прожить в этом чужом мире?»
Эта мысль пугала, угнетала, как проклятье, наконец приучила ее к состоянию какого-то судорожного противодействия. «Нет, нет, нет, — внушала она себе, — если мы не захотим и вступим в борьбу — этого не будет. Если мы будем бороться, нам помогут все, для кого это новое означает, как и для нас, конец света. Помогут и непременно помогут, потому что, борясь за свое дело, мы в то же время будем бороться и за них, за все старое».
Одно полено не загорается, но Зайга была уверена, что она не одна. Встретившись с несколькими бывшими одноклассниками, она убедилась, что маленькая группка «избранных» все еще существует и все они горят пламенем, которое когда-то удалось разжечь учителю истории. Тайные сборища, антисоветские воззвания…
Зайга идеализировала всех своих сообщников, смотрела на них как бы сквозь увеличительное стекло. Любой их поступок в ее глазах приобретал особый многозначительный смысл.
При встречах с Максом Лиепниеком ее охватывало чувство нерассуждающей преданности. Эта болезненная восторженность не позволяла ей догадаться, что беспокойные огоньки, бегающие в глазах Макса, выражали не благородный энтузиазм героя, а весьма низменные вожделения. Каждое слово озверевшего кулацкого сынка звучало для нее торжественно и таинственно, и тому даже не требовалось говорить красиво и умно.
Макс давно понял, с кем имеет дело. С одной стороны, эта восторженность могла осложнить осуществление его намерений, а с другой — если умело повести дело… Черт с ней, раз ей требуется романтика, будет и романтика.
Воспользовавшись настроением девушки, он постарался (правда, времени у него было в обрез) выставить свою личность в самом героическом свете. Намеками, с полуслова он дал понять Зайге, что перед ней один из самых крупных заправил контрреволюционной организации, что ему даны власть и права, что ему принадлежит ведущая роль и сейчас и в будущем.
— Да, да, — шептала она, не спуская расширенных глаз с лица Макса. — Скажите же, в чем состоит задание, о котором вы хотели сообщить мне сегодня?
— Подождите. Первое и главное условие: вы должны исполнять без возражений все, что я вам прикажу.
— К этому я давно готова.
— Идемте в сарай, — сказал Макс. — Сначала я должен многое рассказать вам.
И когда они сели на мягкое сено, он грубо покончил с романтической игрой.
В первое мгновение она была и удивлена и сконфужена, но уверенность Макса убедила ее в том, что он имеет право и на это. Пусть это будет жертва на алтарь грандиозного дела. Макс Лиепниек оказывал ей большую честь, выбрав именно ее. И Зайга Мисынь беспрекословно стала его любовницей.
В начале марта в приемной волостного исполкома, где еще полгода тому назад хозяйничал писарь Каупинь, однажды утром появился незнакомый человек.
Он был среднего роста, лет тридцати пяти, с продолговатым лицом и светлыми, расчесанными на пробор волосами. На нем была шинель командира Красной Армии, со следами недавно споротых погон, сапоги и фуражка пехотинца. Вместо кисти левой руки — обтянутый кожаной перчаткой протез.
В приемной посетителей еще не было. Секретарь исполкома Ирма Лаздынь — молодая темноволосая и темноглазая девушка — быстро встала из-за стола и подошла к барьеру.
— Что вам угодно?
Она внимательно оглядела лицо и крепко сложенную широкоплечую фигуру посетителя, на несколько секунд взгляд ее остановился на протезе.
— Мне нужно видеть председателя волостного исполкома, — ответил посетитель по-латышски, но с акцентом. Однако у него был такой приятный баритон, что Ирме Лаздынь даже понравилось, как он говорил.
— Председатель сейчас принять не может. Сказал, чтобы с полчаса его не беспокоили. — Потом объяснила: — Только что получили почту из уезда.
— Да, тогда важные дела, — согласился посетитель. — Что, часто вас ругает уездное руководство за плохую работу?
— Ругают, конечно, — откровенно засмеялась Ирма Лаздынь. — Говорят, наша волость в отношении порядка и выполнения плана стоит чуть ли не на последнем месте по всему уезду.
— И вы спокойно миритесь с этим?
— Неприятно, конечно, но мы ничего поделать не можем, не получается. Наверно, не умеем работать. Все работники новые.
— Придется прийти вам на помощь, — улыбнулся посетитель. — Мое имя Владимир Емельянович Гаршин — бывший гвардии капитан и командир роты латышской дивизии, а теперь инвалид Отечественной войны и новый директор вашей машинно-тракторной станции. Будем знакомы.
