Но ревизор не дал минеру закончить опасное сравнение.
— Конечно, возможно. Помимо тактической сообразительности, может помочь удача или случай. Но это единичные факты, в общем же, как правило, крейсерские операции наиболее верные и безопасные из всех морских операций…
«Как противно говорит, — подумал Глеб. — И кому эта лекция сейчас нужна, когда все об этом знают из учебников, а рядом за стальными стенами лежит мертвый Горловский, жертва крейсерской операции и неуменья ее предотвратить».
— Я приведу вам замечательный пример… — Ревизор отправил в рот кусок бифштекса и, старательно разжевав его, проглотил, затянув паузу. — Здесь же у нас, на Черном море… Правда, это было не во время войны и не с вражеским кораблем, но это еще больше убеждает в верности основного положения.
Глеб увидел, как Калинин подвинулся к штурману и вилка еще быстрее заходила в его пальцах.
— Это было во время… — Дер Моон взглянул на возившихся у буфета вестовых и тихо сказал: — Во время этого «потемкинского» безобразия. Я тогда плавал молодым гардемарином.
— Простите, Магнус Карлович, — спросил Спесивцев, и в голосе у него забился непочтительный смешок, — а разве бывают старые гардемарины?
Ревизор даже не обернулся к дерзкому мичману.
— Я прошу вас поберечь ваши остроты для прогулки на бульваре, мичман Спесивцев, — скучно сказал он в сторону. — Так вот, нужно было как-то покончить с этим хулиганством, которое позорило флот. Несколько офицеров обратились к адмиралу Кригеру с просьбой разрешить взять миноносец, укомплектовать команду из офицеров, выйти в погоню и взорвать этот паршивый броненосец. Я упросил лейтенанта Яновича, принявшего командование «Стремительным», взять меня на миноносец. Мы вышли из Севастополя девятнадцатого нюня, зная море как свои пять пальцев, зная, где матросня могла рассчитывать на хороший и где на плохой прием, — словом, находясь в наилучших и наиблагоприятнейших условиях по сравнению с противником, и все же, пробыв в кампании до двадцать пятого июня, мы «Потемкина» не поймали…
— А вы хотели его поймать?
Спросил Калинин. Спросил резко, в упор, с подчеркнутым сомнением. На мичманском конце стола разговор сразу стих, все вытянули головы к лейтенантскому краю.
— То есть я не понимаю вашего вопроса, Борис Павлович, — сказал ревизор внешне спокойно и так же деревянно, но у него задрожали веки.
— Вот срезал, так срезал, — восторженно зашептал Спесивцев, нагнувшись к Глебу. — Молодец! Такую дубину расшевелил.
— Погодите, — шепнул Глеб, отмахиваясь от Спесивцева, как от мухи.
— Я, кажется, выразился чистейшим русским языком, — жестко выложил Калинин. — Думаю, понять не трудно. Меня интересует, — острая судорога исковеркала левую сторону лица артиллериста, — действительно ли вы хотели поймать броненосец?
— А кого же, вы думаете, мы хотели поймать? — спросил ревизор, краснея.
— Я полагаю, — Калинин заикнулся, — что вам меньше всего хотелось увидеться с броненосцем. А вот желание поймать орденок или высочайшую бла…
— Лейтенант Калинин… — Ревизор шумно встал. Краснота отлила с его лица — оно стало серым, как орудийная ветошка.
— К вашим услугам, лейтенант дер Моон.
— Это наглость, — сказал ревизор. Большие руки его нервно смяли салфетку.
Тогда вскочил и Калинин. Голос его зазвенел пронзительно:
— Что? Молчать!.. С кем вы разговариваете? С георгиевским кавалером. Извольте помнить!
Окрик был так резок, что ревизор невольно выпрямился.
Но уже, опрокинув рюмку, к лейтенантам тянулся всполошенный Лосев.
— Господа офицеры!.. Прошу… приказываю прекратить… Перед вестовыми… Магнус Карлович!
— Я прошу вас, Дмитрий Аркадьевич, обратить ваше приказание к лейтенанту Калинину, — сказал ревизор трясущимися губами, пытаясь овладеть собой.
Спесивцев отчаянно ущипнул Глеба выше локтя, но Глеб даже не заметил. Он не отрываясь смотрел на Калинина.
— Борис Павлович, — умолял Лосев, выкарабкиваясь из-за стола, — в кают-компании… во время войны…
Но Калинин, казалось, не слышал и не видел старшего офицера. Он сверлил глазами ревизора — вот-вот ударит. Но неожиданно скверно засмеялся и с презрением сказал:
— «Потемкина» вы, уважаемый, не поймали, а вот в Феодосии солдатский триппер подцепили от благодарного женского населения.
Ревизор рванулся. Офицеры вскочили. Вонсович схватил дер Моона за локти. Лосев метался между ними, кружась, как подшибленный палкой пес, и воющим голосом требовал прекратить ссору. Вестовые, застыв у буфета, двусмысленно кривились.
— Я так этого не оставлю!.. Я рапорт подам!.. Если он сумасшедший — уберите его с корабля! — кричал ревизор, вырываясь из рук штурмана, по Вонсович волочился за ним, как борзая, севшая на волка.
— Господа…
Все оглянулись. Голос тихий, но отчетливый, привлек внимание всех.
— Господа, — лейтенант Ливенцов поднял руку, — вспомните, что рядом за стеной — член нашей семьи, павший сегодня смертью солдата. Нельзя ли тише?
Офицеры переглянулись. И Калинин, дернув головой, как от удара, сказал:
— Простите, Лев Григорьевич. Спасибо, что напомнили.
Он сел, опустив глаза. Ревизор несколько секунд постоял на месте, потом пожал плечами и, несгибающийся, прямой, как стеньга, широким шагом вышел из кают-компании. Офицеры молчали.
