Собрание сочинений - [217]

Известно, что сия часть требует вкуса весьма тонкого: все вымыслы должны иметь вид правдоподобия, без которого они делаются даже утомительными.

       Строенье вымыслов, как призрак, исчезает,

       Коль сила истины его не проникает3, —

говорит Гораций. Древние стихотворцы лучше нас могли пользоваться вымыслами, ибо к тому способствовала их мифология. Один из прекрасных вымыслов у древних стихотворцев есть низвождение героя в преисподние страны. Виргилий прекрасно описывает свидание Енея с Анхизом в полях Елисейских, где Анхиз показывает ему будущих его потомков. Один Волтер умел подражать этому. В "Генриаде" св. Лудовик представляет во сне Генриху IV изображение другого мира и королей, кои должны ему последовать. Но Херасков далеко простер свое подражание. Пустынник Вассиян ведет Иоанна на какую-то гору, и в Книге судеб показывает ему будущую судьбу России. Это совершенная сказка. Виргилий основал свой вымысел на всеобщем мнении язычников, кои вход в подземные страны точно полагали в Италии; описание ада основано на их религии; Волтерова выдумка имеет правдоподобие. Но кто знает о пустыннике Вассияне, о храме и о Книге судеб? Кто знает о всех сих обстоятельствах, коими Херасков хотел украсить свою поэму?

       Le vrai seul est aimable,

       Il doit rêgner partout et même dans la fable {*}.

       {* Одна лишь истина любезна,

       Она должна царствовать всюду и даже в басне (фр.). — Ред.4}

Впрочем, и Волтер, желая подражать II-й книге "Енеиды", где Еней рассказывает Дидоне свои похождения, заставляет Генриха IV путешествовать в Англию к королеве Елисавете и повествовать ей о своих победах.

Мы можем подражать, не будучи рабами!

Мне кажется, аллегорические лица не столько украшают поэму, сколько ее портят. Можно видеть богов, принимающих участие в судьбе какого-нибудь героя; можно без отвращения слушать их, когда они друг друга называют собаками, потому что стихотворцы языческие представляли своих богов в человеческой природе. Но аллегорические лица и вышние существа в христианских поэмах и странны и не у места. Например: россияне ворвались в Казань.

       Корыстолюбие, как тень, явилось им:

       Их взоры, их сердца, их мысли обольщает,

       Ищите в граде вы сокровищей, вещает

       Затмились разумы, прельстился златом взор;

       О древних стыд времен! о воинства позор!

       Кто в злато влюбится, тот славу позабудет,

       И тверже сердцем он металлов твердых будет.

       Прельшенны ратники, приняв корысти яд,

       Для пользы собственной берут, казалось, град,

       Как птицы хищные к добыче устремились,

       По стогнам потекли, во здания вломились:

       Корыстолюбие повсюду водит их,

       Велит оставить им начальников своих.

Песн. XII, ст. 478–491.

Весть о их грабеже дошла до Иоанна; он велит рубить обратившихся в бегство россиян. Тогда

       В румяном облаке стыд хищникам явился,

       Корысти блеск погас и в дым преобратился;

       На крыльях мужества обратно в град летят.

Песн. XII, ст. 572–594.

До сих пор мы видели, что в "Россияде" Херасков не наблюдал главных правил эпической поэмы; теперь посмотрите, знал ли он древние обыкновения описуемых им народов. Искусное изображение их сделало бы "Россияду" занимательною. Все великие стихотворцы, древние и новые, с точностию описывали нравы и обыкновения того времени, в которое жили их герои. Творения Гомера и Виргилия при возобновлении наук, были источниками для сочинения греческих и римских древностей, для древней географии, языческого богопочитания или мифологии, В "Освобожденном Иерусалиме" виден дух времен рыцарских, тогдашние мнения — странные обычаи. Мильтон, по словам Гиббона, во ста тридцати прекрасных стихах заключил два рассуждения Селдена о богах сирских и арабских, глубокою ученостию преисполненные5. Вот как лучшие эпические стихотворцы старались об изображении нравов и обычаев. Но Херасков? Не говоря уже о мелких подробностях, замечу только погрешности грубые и непростительные. Описание чертогов и садов Сумбекиных сделано совершенно по образцу греческому. Алей зрит перед Дворцом:

      . . . . . . . Столпами окруженну,

       Из твердых мраморов Казань изображенну;

       Как некий исполин, имея грозный вид,

       На каменном она подножии стоит.

       Художник пленную изобразил Россию,

       Ко истукановым стопам склонившу выю;

       И узы, на ее лежащие руках,

       Являли прежний плен и прежний россов страх.

       Казань десницею ужасный меч держала

       И горду власть свою чрез то изображала.

Песн. V, ст. 336–345.

Далее в чертогах:

       Видны на стенах изображенья живы,

       Их кисть волшебная для глаз произвела,

       И вид естественный и душу льну дала.

       В лице приятного и кроткого зефира

       Изобразила кисть златое царство мира.

       Мир страшный брани храм заклепами крепит,

       У ног его в траве волк с агнцем купно спит.

      . . . . . . . . . . .

      . . . . . . . . . . .

       С другой стороны встречал обвороженный взор

       Военны подвиги, сражения, раздор:

       Там зрится во крови свирепых битв царица,

       Там раны видимы, там кровь, там бледны лица;