Собрание сочинений - [42]

Года не пашет. И века не пашет.

Одни леса стоят стеной вокруг,

а только дождь в траве огромной пляшет.

Тот первый дровосек, чей тощий конь

вбежит туда, плутая в страхе чащей,

на сосну взлезши, вдруг узрит огонь

в своей долине, там, вдали лежащей.

Все, все вдали. А здесь неясный край.

Спокойный взгляд скользит по дальним крышам.

Здесь так светло. Не слышен псиный лай.

И колокольный звон совсем не слышен.

И он поймет, что все – вдали. К лесам

он лошадь повернет движеньем резким.

И тотчас вожжи, сани, ночь, он сам

и бедный конь – все станет сном библейским.

Ну, вот я плачу, плачу, нет пути.

Вернуться суждено мне в эти камни.

Нельзя прийти туда мне во плоти.

Лишь мертвой суждено взлететь туда мне.

Да, да, одной. Забыв тебя, мой свет,

в сырой земле, забыв навек, на муку

бесплодного желанья плыть вослед,

чтоб сшить своею плотью, сшить разлуку.

Но чу! пока я плачем твой ночлег

смущаю здесь, – летит во тьму, не тает,

разлуку нашу здесь сшивая, снег,

и взад-вперед игла, игла летает.

Не я рыдаю – плачешь ты, Джон Донн.

Лежишь один, и спит в шкафах посуда,

покуда снег летит на спящий дом,

покуда снег летит во тьму оттуда".

Подобье птиц, он спит в своем гнезде,

свой чистый путь и жажду жизни лучшей

раз навсегда доверив той звезде,

которая сейчас закрыта тучей.

Подобье птиц. Душа его чиста,

а светский путь, хотя, должно быть, грешен,

естественней вороньего гнезда

над серою толпой пустых скворешен.

Подобье птиц, и он проснется днем.

Сейчас – лежит под покрывалом белым,

покуда сшито снегом, сшито сном

пространство меж душой и спящим телом.

Уснуло все. Но ждут еще конца

два-три стиха и скалят рот щербато,

что светская любовь – лишь долг певца,

духовная любовь – лишь плоть аббата.

На чье бы колесо сих вод не лить,

оно все тот же хлеб на свете мелет.

Ведь если можно с кем-то жизнь делить,

то кто же с нами нашу смерть разделит?

Дыра в сей ткани. Всяк, кто хочет, рвет.

Со всех концов. Уйдет. Вернется снова.

Еще рывок! И только небосвод

во мраке иногда берет иглу портного.

Спи, спи, Джон Донн. Усни, себя не мучь.

Кафтан дыряв, дыряв. Висит уныло.

Того гляди и выглянет из туч

Звезда, что столько лет твой мир хранила.

7 марта 1963

* * *

А. А. А.

Блестит залив, и ветр несет

через ограду воздух влажный.

Ночь белая глядит с высот,

как в зеркало, в квадрат бумажный.

Вдвойне темней, чем он, рука

незрима при поспешном взгляде.

Но вот слова, как облака,

несутся по зеркальной глади.

24 июня 1963

Другу-стихотворцу

Нет, не посетует Муза,

если напев заурядный,

звук, безразличный для вкуса,

с лиры сорвется нарядной.

Милая, грусти не выдаст,

путая спину и перед,

песню, как платье на вырост,

к слуху пространства примерит.

Правда ведь: как ни вертеться,

искренность, сдержанность, мука,

– нечто, рожденное в сердце,

громче сердечного стука.

С этим залогом успеха

ветер – и тот не поспорит;

дальние горы и эхо

каждое слово повторят.

Вот и певец возвышает

голос – на час, на мгновенье,

криком своим заглушает

собственный ужас забвенья.

Выдохи чаще, чем вдохи,

ибо вдыхает, по сути,

больше, чем воздух эпохи:

нечто, что бродит в сосуде.

Здесь, в ремесле стихотворства,

как в состязаньи на дальность

бега, – бушует притворство,

так как велит натуральность

то, от чего уж не деться, -

взгляды, подобные сверлам,

радовать правдой, что сердце

в страхе живет перед горлом.

июнь 1963

* * *

Подтверждается дым из трубы

стариками, живущими в доме.

Подтверждается правда судьбы -

человеком с монеткой в ладони.

Точно так же движенье души,

что сродни умолкающей ноте,

замирающей в общей тиши,

подтверждает движение плоти.

Так и смерть, растяжение жил,

– не труды и не слава поэта -

подтверждает, что все-таки жил,

делал тени из ясного света.

Точно так же бросок иль рывок

подтвержден неотступною тенью.

Так и жизнь – подтверждает кивок

в толчее, – человеку – виденью...

август 1963

* * *

Вот я вновь принимаю парад

посветлевшей листвы на участке,

и, приветствуя этот возврат,

гулко дятел стучит для острастки.

И с березы прозрачной на дверь

опускается лист полусонный.

Закрываю воду, теперь [28]

пусть дожди поливают газоны.

Дым плывет над трубой, и заря

чуть кивает из сумрачной рани

золотой головой октября,

утопающей в мокром тумане.

Больше некуда мне поспешать

за бедой, за сердечной свободой.

Остается смотреть и дышать

молчаливой, холодной природой.

5 октября 1963, Комарово

Из «Старых английских песен»

Заспорят ночью мать с отцом.

И фразы их с глухим концом

велят, не открывая глаз,

застыть к стене лицом.

Рыдает мать, отец молчит.

И козодой во тьме кричит.

Часы над головой стучат,

и в голове – стучит...

Их разговор бросает в дрожь

не оттого, что слышишь ложь,

а потому, что – их дитя -

ты сам на них похож:

молчишь, как он (вздохнуть нельзя),

как у нее, ползет слеза.

«Разбудишь сына». – «Нет, он спит».

Лежит, раскрыв глаза!

И слушать грех, и грех прервать.

Не громче, чем скрипит кровать,

в ночную пору то звучит,

что нужно им и нам скрывать.

октябрь 1963

Из «Старых английских песен». Горячая изгородь

Снег скрыл от глаз гряду камней.

И вот земля – небес бледней.

Одна лишь изгородь черна,

и снега нет на ней.

Холодный лес прикрыла мгла.

Она сама светла, бела.

Одна лишь изгородь в снегу

стоит голым-гола.

И едет всадник вдоль холмов.

Стирает конь следы волков.

Чернеет изгородь в снегу