Собрание сочинений - [25]

ха-ха, а вот и я, и погляди,

потрогай перья на моей груди,

там раньше только волосы росли,

татуировки розами цвели,

а вот глаза – не бойся, идиот...

38

Вот шествие по улице идет,

поэма приближается к концу,

читатель рад, я вижу по лицу.

А, наплевать. Я столько говорил,

прикидывался, умничал, острил

и добавлял искусственно огня...

Но кто-то пишет далее меня.

Вот пешеход по улице кружит,

и снегопад вдоль окон мельтешит,

читатель мой, как заболтались мы,

глядишь – и не заметили зимы.

Пустеть домам, и улицам пустеть,

деревьям, не успевшим облететь,

теперь дрожать, чернеть на холоду,

страдать у перекрестков на виду;

а мы уже торопимся, живем,

при полумраке, полумрак жуем,

не отличая полночь от зари,

и целый день не гаснут фонари,

и солнце багровеет в небесах,[21]

и все, кто мог, уехали давно.

По вечерам мы ломимся в кино,

но выходя – мы снова в лапах вьюг.

И птицы унеслись на юг,

и голоса их в Грузии слышны;

одни вороны северу верны,

и в парках, и в бульварах городских

теперь мы замечаем только их,

и снова отражается в глазах

их каркающий крестик в небесах,

и снежный город холоден и чист,

как флейты Крысолова свист.

Вот пешеход по городу кружит,

в простом плаще от холода дрожит,

зажав листок в комочек кулака,

он ищет адрес. Он издалека.

Пойдем за ним. Он не заметит нас,

он близорук, а нынче поздний час,

а если спросит – как-то объясним.

Друзья мои, отправимся за ним.

Кого он ищет в городе моем.

Теперь на снежной улочке вдвоем

остались мы. Быть может, подойти.

Но нет. Там постовые впереди.

Так кто же он, бездомный сей юнец.

...

Кто хочет, тот послушает конец!

Из Гаммельна до Питера гонец

в полвека не домчится, Боже мой,

в дороге обзаводится семьей

и умирает в полпути, друзья!

В Россию приезжают Сыновья.

39. Романс для Крысолова и Хора

Шум шагов,

шум шагов,

бой часов,

снег летит,

снег летит,

на карниз.

Если слы-

шишь приглу-

шенный зов,

то спускай-

ся по лест-

нице вниз.

Город спит,

город спит,

спят дворцы,

снег летит

вдоль ночных

фо-нарей,

Город спит,

город спит,

спят отцы,

обхватив

животы

матерей.

В этот час,

в этот час,

в этот миг

над карни-

зами кру-

жится снег,

в этот час

мы ухо-

дим от них,

в этот час

мы ухо-

дим навек.

Нас ведет

Крысолов!

Крысолов!

вдоль па-не-

лей и цин-

ковых крыш,

и звенит

и летит

из углов

светлый хор

возвратив-

шихся крыс.

Вечный мальчик,

молодчик,

юнец,

вечный мальчик,

любовник,

дружок,

бер-нись

огля-нись,

наконец,

как вита-

ет над на-

ми снежок.

За спи-ной

полусвет,

полумрак,

только пят-

нышки, пят-

нышки глаз,

кто б ты ни

был – подлец

иль дурак,

все равно

здесь не вспом-

нят о нас!

Так за флей-

той настой-

чивей мчись,

снег следы

за-метет,

за-несет,

от безумья

забвеньем

лечись!

От забвенья

безумье

спасет.

Так спаси-

бо тебе,

Крысолов,

на чужби-

не отцы

голосят,

так спаси-

бо за слав-

ный улов,

никаких

возвраще-

ний назад.

Как он вы-

глядит – брит

или лыс,

наплевать

на при-чес-

ку и вид,

но счастли-

вое пе-

ние крыс

как всегда

над Россией

звенит!

Вот и жизнь,

вот и жизнь

пронеслась,

вот и город

заснежен

и мглист,

только пом-

нишь безум-

ную власть

и безум-

ный уве-

ренный свист.

Так запомни

лишь несколько

слов:

нас ведет

от зари

до зари,

нас ведет

Крысолов!

Крысолов!

Нас ведет

Крысолов -

повтори.

40. Романс принца Гамлета

Как быстро обгоняют нас

возлюбленные наши.

Видит Бог,

но я б так быстро добежать не смог

и до безумья.

Ох, Гораций мой,

мне, кажется, пора домой.

Поля, дома, закат на волоске,

вот Дания моя при ветерке,

Офелия купается в реке.

Я – в Англию.

Мне в Англии не быть.

Кого-то своевременно любить,

кого-то своевременно забыть,

кого-то своевременно убить,

и сразу непременная тюрьма -

и спятить своевременно с ума.

Вот Дания. А вот ее король.

Когда-нибудь и мне такая роль...

А впрочем – нет...

Пойду-ка прикурю...

Гораций мой, я в рифму говорю!

Как быстро обгоняют нас

возлюбленные наши.

В час безумья

мне кажется – еще нормален я,

когда давно Офелия моя

лепечет языком небытия.

Так в час любови, в час безумья – вы,

покинув освещенные дома,

не зная ни безумства, ни любви,

целуете и сходите с ума.

Мне кажется, что сбился мой берет.

Вот кладбище – прекрасный винегрет,

огурчики – налево и направо,

еще внизу,

а сверху мы – приправа.

Не быть иль быть – вопрос прямолинейный

мне задает мой бедный ум, и нервный

все просится ответ: не быть, не быть,

кого-то своевременно забыть,

кого-то своевременно любить,

кого-то своевременно... Постой!

Не быть иль быть! – какой-то звук пустой.

Здесь все, как захотелось небесам.

Я, впрочем, говорил об этом сам.

Гораций мой, я верил чудесам,

которые появятся извне.

Безумие – вот главное во мне.

Позор на Скандинавский мир.

Далеко ль до конца, Вильям Шекспир?

Далеко ль до конца, милорд.

Какого чорта, в самом деле...

41. Чорт!

Новобранцы, новобранцы, новобранцы!

ожидается изысканная драка,

принимайте новоявленного братца,

короля и помазанника из мрака.

Вот я снова перед вами – одинокий,

беспокойный и участливый уродец,

тот же самый черно-белый, длинноногий,

одинокий и рогатый полководец.

Перед веком, перед веком, перед Богом,

перед Господом, глупеющим под старость,

перед боем в этом городе убогом

помолитесь, чтобы что-нибудь осталось.

Все, что брошено, оставлено, забыто,

все, что «больше не воротится обратно»,

возвращается в беспомощную битву,

в удивительную битву за утраты.

Как фонарики, фонарики ручные,

словно лампочки на уличных витринах,