Собрание сочинений - [21]

Боже мой, любимых, пережитых,

уничтожить хочешь – уничтожишь,

подними мне руку для защиты,

если пощадить меня не можешь.

Если ты не хочешь. И не надо.

И в любви, испуганно ловимой,

поскользнись на родине и падай,

оказавшись во крови любимой.

Уезжать, бежать из Петербурга.

И всю жизнь летит до поворота,

до любви, до сна, до переулка

зимняя карета идиота.

23. Комментарий

А все октябрь за окном шумит,

и переулок за ночь перемыт

не раз, не два холодною водой,

и подворотни дышат пустотой.

Теперь все позже гаснут фонари,

неясный свет октябрьской зари

не заполняет мерзлые предместья,

и все ползет по фабрикам туман,

еще не прояснившимся умам

мерещатся последние известья,

и тарахтя и стеклами, и жестью,

трамваи проезжают по домам.

(В такой-то час я продолжал рассказ.

Недоуменье непротертых глаз

и невниманье полусонных душ

и торопливость, как холодный душ,

сливались в леденящую струю

и рушились в мистерию мою.)

Читатель мой, мы в октябре живем,

в твоем воображении живом

теперь легко представится тоска

несчастного российского князька.

Ведь в октябре несложней тосковать,

морозный воздух молча целовать,

листать мою поэму...

Боже мой,

что, если ты ее прочтешь зимой,

иль в августе воротишься домой

из южных путешествий, загорев,

и только во вступленьи надоев,

довольством и вниманием убит,

я буду брошен в угол и забыт,

чтоб поразмыслить над своей судьбой,

читатель мой...

А, впрочем, чорт с тобой!

Прекрасным людям счастья не дано.

Счастливое рассветное вино,

давно кружить в их душах перестав,

мгновенно высыхает на устах,

и снова погружаешься во мрак

прекраснодушный идиот, дурак,

и дверь любви запорами гремит,

и в горле горечь тягостно шумит.

Так пей вино тоски и нелюбви,

и смерть к себе испуганно зови,

чужие души робко теребя.

Но хватит комментариев с тебя.

Читатель мой, я надоел давно.

Но все же посоветую одно:

когда придет октябрь – уходи,

по сторонам презрительно гляди,

кого угодно можешь целовать,

обманывать, любить и блядовать,

до омерзенья, до безумья пить,

но в октябре не начинай любить.

(Я умудрен, как змей или отец.)

Но перейдем к Честняге, наконец.

24. Романс для Честняги и хора

Хор:

Здесь дождь, и дым, и улица,

туман и блеск огня.

Честняга:

Глупцы, придурки, умники,

послушайте меня,

как честностью прославиться

живя в добре и зле,

что сделать, чтоб понравиться

на небе и земле.

Я знал четыре способа:

– Покуда не умрешь

надеяться на Господа...

Хор:

Ха-ха, приятель, врешь!

Честняга:

Я слышу смех, иль кажется

мне этот жуткий смех.

Друзья, любите каждого,

друзья, любите всех -

и дальнего, и ближнего,

детей и стариков...

Хор:

Ха-ха, он выпил лишнего,

он ищет дураков!

Честняга:

Я слышу смех. Наверное

я слышу шум машин;

друзья, вот средство верное,

вот идеал мужчин:

– Берите весла длинные,

топор, пилу, перо, -

и за добро творимое

получите добро,

стучите в твердь лопатами,

марайте белый лист.

– Воздастся и заплатится...

Хор:

Ха-ха, приятель, свист!

Ты нас считаешь дурнями,

считаешь за детей.

Честняга:

Я слышу смех. Я думаю,

что это смех людей.

И я скажу, что думаю,

пускай в конце концов

я не достану курева

у этих наглецов.

О, как они куражатся,

но я скажу им всем

четвертое и, кажется,

ненужное совсем,

четвертое (и лишнее),

души (и тела) лень.

– За ваши чувства высшие

цепляйтесь каждый день,

за ваши чувства сильные,

за горький кавардак

цепляйтесь крепче, милые...

Хор:

А ну, заткнись, мудак!

Чего ты добиваешься,

ты хлебало заткни,

чего ты дорываешься

над русскими людьми.

Земля и небо – Господа,

но нам дано одно.

Ты знал четыре способа,

но все они – говно.

Но что-то проворонил ты:

чтоб сытно есть и пить,

ты должен постороннему

на горло наступить.

Прости, мы извиняемся,

но знал ли ты когда,

как запросто меняются

на перегной года,

взамен обеда сытного,

взамен «люблю – люблю», -

труда, но непосильного,

с любовью – по рублю.

И нам дано от Господа

немногое суметь,

но ключ любого способа,

но главное – посметь,

посметь заехать в рожу

и обмануть посметь,

и жизнь на жизнь похожа!

Честняга:

Но более – на смерть.

25. Комментарий

Предоставляю каждому судить,

кого здесь нужно просто посадить

на цепь и за решетку. Чудеса.

Не лучше ль будет отвести глаза?

И вновь увидеть золото аллей,

закат, который пламени алей,

и шум ветвей, и листья у виска,

и чей-то слабый вздох издалека,

и за Невою воздух голубой,

и голубое небо над собой.

И сердце бьется медленней в груди,

и кажется – все беды позади,

и даже голоса их не слышны.

И посредине этой тишины

им не связать оборванную нить,

не выйти у тебя из-за спины,

чтоб сад, и жизнь, и осень заслонить.

Стихи мои как бедная листва.

К какой зиме торопятся слова.

Но как листву – испуганно лови

вокруг слова из прожитой любви,

и прижимай ладони к голове,

и по газонной согнутой траве

спеши назад – они бегут вослед,

но, кажется, что впереди их нет.

Живи, живи под шум календаря,

о чем-то непрерывно говоря,

чтоб добежать до самого конца

и, отнимая руки от лица,

увидеть, что попал в знакомый сад,

и оглянуться в ужасе назад:

– Как велики страдания твои.

Но, как всегда, не зная для кого,

твори себя и жизнь свою твори

всей силою несчастья твоего.

26

Средь шумных расставаний городских,

гудков авто и гулов заводских,

и теплых магазинных площадей

опять встречать потерянных людей,

в какое-то мгновенье вспоминать

и всплескивать руками, догонять,