Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма - [89]

9 августа. Итак, в Туапсе в этот счастливый день я встретил одно чудо — турецкий кофе. А потом началось нечто, куда менее приятное: мы пошли домой обедать. Было жарко, ох, как жарко! Горячий воздух дрожал над дорогой. И мы прошли мимо народного дома с шахматными турами, и мимо базарной площади, и мимо «Меблированных комнат Россия Кешабян», а до дому все было далеко. Налево я увидел домик, весь увитый диким виноградом. Отец указал мне на него и сообщил, что там живет англичанин, начальник участка Англо — индусского телеграфа, столбы, выкрашенные в черный цвет, тянулись наискось через пустырь к горам. И на меня повеяло «Миром приключений». Но это облегчение было мгновенным. Скоро жара убила всякий интерес к чему бы то ни было. Ставни в доме были закрыты. Колодезную воду пить запрещали. Мне дали теплой кипяченой воды и накормили обедом, как всегда обильным, несмотря на зной. И вот началась самая унылая часть дня. Я спустился к школьному зданию и прочел, что библиотека открывается в четыре, а сейчас было всего лишь три. Идти гулять? Жарко. Спать днем я не умел. Гора, деревья в палисаднике, заросли ажиньг на дороге как бы побелели от жары и пыли, подвешенной в неподвижном воздухе. И только море было неприкосновенно, победоносно, прохладно синим, сверкающим. Но вот библиотека открылась наконец.

11 август. Итак, после купания мы зашли в кофейню, греческую или турецкую. Сильный запах кофе. Столики. Стук шашек. (Играли здесь не в шашки, а в какую — то особую игру греческую или турецкую — двигали шашки внутри открытого шашечного ящика по каким — то остриям, нарисованным на ее дне. Мне сегодня не пишется). Впрочем, обо всем этом я уже писал. Я ведь остановился на том, что открылась библиотека. Молодая, но выцветшая, чем — то недовольная библиотекарша записала меня, взяла один рубль залога и предложила выбирать книгу. Я выбрал из любви к смешному юмористические рассказы Шмелева. Так как наши еще спали после обеда, я уселся тут же, под кустами ажины, и стал читать. Первый же рассказ не рассмешил, а огорчил меня. Начинающий писатель счастлив. Его рассказ приняли в журнал. Он ждет славы. Заказал визитные карточки, на которых значилось, что он сотрудник этого журнала. И вдруг утром прочел в газете, что журнал закрылся. Писатель в отчаянии восклицает примерно следующее: «О, моя слава, о, мой гонорар, о, мои визитные карточки». Горе писателя так тронуло меня, что я погрозил бедному отсутствующему Шмелеву кулаком. Что тут смешного? Остальные рассказы я забыл. Помню только, что когда меня позвали чай пить, я убедился с ужасом, что книжка почти прочитана. Что же я буду читать завтра? Поверит ли мне библиотекарша, что я в самом деле прочел книжку за один день? И я бросил читать. После чая я отпросился в порт С наслаждением шагал я по белой стенке мола, глядел вниз на ходящие взад — вперед за волнами водоросли. Рыболовы моих лет удили тут. Я узнал от них, что рыбу зеленушку есть нельзя, потому что она ядовита. Так же несъедобна рыба по имени собака. Л бычок, морской окунь, морской петух, горбули, камбала — очень хорошая рыба, но худо ловится.

12 августа. Очень плохо написал вчера, как пришел в порт. Порт был последним чудом этого богатого событиями дня. Я спустился к морю у скверика и повернул направо. Миновал домики с палисадниками, бараки, где жили турки — рабочие, миновал огромные камни, с которых местные ребятишки черные, как мулаты, ловили бычков. И вот уже передо мною высокая стена мола, на которой темнеют фигурки мальчишек — рыболовов. Вода тяжело ходит у стенки над плоскими камнями, поросшими водорослями. Когда я подхожу ближе, меня охватывает запах смолы, веревок, рогожи. Ворота пакгаузов открыты. Грузчики волокут с грузовых платформ, стоящих на рельсах узкоколейки, какие — то тюки, пятипудовые мешки, ящики. Я иду дальше вдоль рельсов. Слева возвышается стена мола, передо мною широкая пристань, справа море спокойное, спокойное здесь в порту. Направо же белеет стена волнореза, не доходящая до скалистого, морщинистого берега. В самом конце пристани лестница, ведущая на площадку с невысоким маяком. Точнее, с широкими, вращающимися фонарями. С этой площадки легко было взобраться на стенку мола. По этой стенке я и отправился обратно. В порту было пустынно. Далеко — далеко, сливаясь с туманом, уходил пароход, оставляя за собой полосу дыма. Это он доставил груз, который таскали с платформ в пакгауз. Две фелюги стояли у пристани. Одна из Трапезунда, другая из Константинополя. Это я помню, а имена их забыл. В открытый люк виднелся темный трап. Отсюда, со стенки мола, увидал я город таким, как выглядит он с моря. Заметнее всего была мавританская дача Перцова. Белая — белая в темной зелени.

13 августа. На другой день с утра меня послали в булочную. Я принес к чаю десяток горячих бубликов, нанизанных на веревочку. После чая меня послали в парикмахерскую с приказанием постричься наголо, под третий номер. Сидя в очереди, я услышал разговор двух местных обывателей в сапогах, вышитых косоворотках, черных пиджаках. Они рассказывали о продаже какого — то участка с виноградниками. Сделка расстроилась. Не сошлись в двухстах рублях. По моей непоследовательной, странной впечатлительности я очень огорчился этой неудаче. По словам рассказчика, «те хотели продать, тот хотел купить, и вот что вышло из- за пустых денег!» Всю дорогу я думал об этих неудачниках и не могу забыть их вот уже сорок два года. После того как я пришел домой стриженым, мы отправились купаться. И туапсинская жизнь вошла в колею, как майкопская. Самым для меня мучительным часом было возвращение домой к обеду. В самое жаркое время дня тащились мы в гору под пепельным от жары небом мимо матовой зелени кустарников, через пыль, подвешенную в неподвижном воздухе. Валя сложил песенку. Когда, миновав базарную площадь, мы шли мимо «Меблированных комнат», Валя начал петь: «Лированные комнаты «Россия» Кешабян! Лированные комнаты «Россия» Кешабян!» Раз или два пообедали мы в двухэтажном ресторане на площади у моря. На балконе второго этажа. Здесь все было тихо и чинно. Сияющие судки стояли на столах. Море расстилалось перед нами. Но обедать тут было дорого. Не желая готовить дома, мама нашла где — то домашние обеды. Увы! И сюда надо было идти в гору. Правда, обедали мы на прохладном балконе. Египетские голуби стонали тут в просторных клетках. Вторым мучительным временем был послеобеденный час, до второго купания. Я скучал неистово. Скоро я нашел друзей. Четыре брата, кадеты Омского или Томского кадетского корпуса, приехали с отцом — полковником, не то преподавателем, не то экономом этого учебного заведения, отдыхать в Туапсе.