Собор памяти - [37]

   — Ну вот, любезный мой гость, — сказал Нери, — малейшее твоё желание — моя величайшая забота. Теперь ты действительно Леонардо, а я... — Он глянул на Джакопо и спросил: — Кто же я? Ага, — он прямо посмотрел на Леонардо, — я — mala in se... дурное семя. И что я сделал, став твоим воплощением, Леонардо? Как говорил Квинт Гораций Флакк, «Exegi monumentum aere perennius».

Нери засмеялся, но Леонардо вспыхнул от унижения, потому что не понимал латыни, когда на ней говорили так быстро. Леонардо мог неплохо читать по-латыни, но «образованные» цитировали древних поэтов и говорили на мёртвом языке так, как некогда Лукан, Квинтиллиан или Клавдий; а ему это было недоступно.

   — Леонардо, я же пошутил! Я только сказал: «Создал памятник я, бронзы литой прочней», и всё! Прости, если...

Но Леонардо извинился и вышел. Он шагал по тёмным залам, ориентируясь на проблески огня в дверных щелях — и скоро заблудился. Он вытянул руку и коснулся стены, познавая дом на ощупь, как слепой, идущий незнакомым путём. Воспоминания прихлынули к нему, сделанные из того же вещества, что и тьма: Джиневра, Николини, растерзанный мальчик. Он потерял Джиневру навеки, но этого не могло быть... этого просто не могло случиться... и не мог он только что быть в постели с прекрасной и желанной Симонеттой. Она не могла быть Гаддиано... а Нери не мог быть Леонардо. Однако сегодня казалось возможным всё жуткое и необычайное; и он не мог думать иначе, кроме как что это — знамение, что его ведёт судьба.

Добравшись наконец до лестницы, он увидел, что в канделябрах по стенам горят свечи, а потом услышал аплодисменты и крики: «Брависсимо! Evviva![48] Valete et plaudite!»[49] Леонардо бросился вперёд: пред ним был всё тот же большой сводчатый зал, где он оставил Сандро и Никколо. Из мерцающей тенями мглы коридора зал казался окутанным самой сущностью света, погруженной в самое его средоточие; и Леонардо почувствовал себя так, будто от закопчённых лабиринтов преисподней воспарил к сияющей сфере рая. Когда он вошёл, Симонетта отделилась от группы гостей, явно зачарованных творящимся действом: китаец в шёлковой одежде цвета сливы стоял за длинным столом, драматически держа руки перед глазами. Когда Симонетта направилась к Леонардо, несколько её возможных поклонников обернулись ей вслед. Она выглядела королевой — пышнотелая, с мягкими манерами и прямой спиной; казалось, она скользит над полом, не касаясь жалкого дерева. Когда Леонардо поцеловал ей руку, она сплела его пальцы со своими и сказала:

   — А теперь, Леонардо, я представлю тебя гостю, о котором говорила до того, как мы... — Она улыбнулась, как бы напоминая, что он её любовник. — Уверена, вы найдёте друг в друге много общего.

Леонардо стало неловко, но тут к нему подбежал Никколо.

   — Я не заметил, как ты вошёл, — проговорил он, беря Леонардо за руку. Он был сильно возбуждён, щёки горели.

За Никколо подошёл Сандро. Он тепло приветствовал Леонардо, но вид у него был смятенный: как будто в присутствии Симонетты он растерял весь свой опыт, всю уверенность в себе. Возможно, он боялся, что она видит в нём лишь ещё одного назойливого, думающего лишь о себе ухажёра.

Но Леонардо чуял в нём что-то ещё: ревность... гнев.

Конечно, если Сандро знал, что этой ночью Леонардо владел Симонеттой, он должен быть вне себя. По спине Леонардо пополз холодок. Как бы Сандро не прочёл его вину в выражении его лица...

   — Я должен поглядеть, что делает этот чудной человек, — заявил Никколо. Он явно горел нетерпением вернуться к толпе в дальнем конце зала, потому что продолжал смотреть туда с таким видом, словно пропускает слова грома и огня, которые Бог произнёс в Синае. — Его зовут Кукан в Венце...

Симонетта со смехом взъерошила его волосы:

   — Нет, юный Никко, его зовут Куан Инь-ци, что, как он мне сказал, означает: «Властелин Перевала».

   — Он выглядит чересчур театрально, — заметил Леонардо, наблюдая за нарочито преувеличенными жестами китайца. — Не думаю, чтобы другие его соотечественники держались именно так.

   — Но ведь он такой, как ты, Леонардо! — Симонетта повернулась к нему, держа за руку Никколо, который тянул её к завлекательной потехе. — Он волшебник, гений, чарователь, актёр, колдун... и астролог.

   — Я не астролог, — возразил Леонардо.

Смеясь, она подняла руку Никколо:

   — Вот видишь, малыш Никко, твой мастер не согласен, чтобы я называла его астрологом — но от всего прочего не отказался!

Леонардо и Сандро отстали от них.

   — У тебя всё в порядке, Пузырёк? — шёпотом спросил Леонардо. Он принадлежал к тому тесному кружку друзей, которым Сандро позволял называть себя детским прозвищем. Сандро был довольно пухлым младенцем, потому отец и дал ему это насмешливое прозвание.

   — А как же — если не считать того, что ты бросил меня с этим юным сластолюбцем.

   — Никколо?

   — Кто же ещё?

   — Что он натворил? — спросил Леонардо, но тут же осёкся. — Ах да, эта служаночка... Я видел её наверху — она так раздвинула ноги, словно готова была принять в себя целый полк.

   — Ну, насчёт полка я бы усомнился, — сказал Сандро, — но нашего юного Никколо она сожрала.