Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж - [16]

«На фоне других массовых эмиграций (китайской, алжирской, турецкой) русская эмиграция, к которой на Западе причисляют всех выходцев из бывшего СССР, относится к наименее интегрируемым эмиграциям, живет своим замкнутым кругом. Можно предположить, что они стараются воспроизводить быт, обычаи, нравы, тип отношений, знакомые им по родным местам, как это делают многие эмигранты».

«Русские разговаривают на своем языке, иронично, критически и с недоверием относятся к местному населению. Общественная и культурная жизнь русских вращается вокруг церкви. На самом деле все, что мы знаем про русских, это то, что они ходят в православную церковь». Среди внешних признаков русской эмиграции помимо ее религиозности называли и высокую образованность, очевидные успехи русских в области интеллектуальных и творческих профессий – ученые, журналисты, писатели, музыканты. «Русские или танцуют, или играют на музыкальных инструментах, или рисуют».

В одном из французских телевизионных шоу, посвященном проблемам иммигрантов этой страны, было высказано предположение, что проблема адаптации русских является скорее проблемой применения их талантов.

Таким образом, во французском научном и публичном дискурсе проблема адаптации русских не была представлена. Единственным источником данных в такой ситуации были устные высказывания и рассказы.

Из первых интервью с русскими эмигрантками:

«Мы уехали из страны, где нас все любили, а приехали в общество, где мы оказались никому не нужны».

«Я не пожелаю врагу того, что с нами происходило».

«Припертая обстоятельствами к стенке, вытесненная на задворки жизни в постперестроечной России, нерусская, но с русским сыном, я вынуждена была искать радикальный выход. Я была всего лишь одной из тысяч женщин, которые чувствовали себя неприкрытыми со своими детьми – войны, нищета, бесправие, безработица, дикие отношения в семье не давали передохнуть. Мы постоянно проваливались, ситуации требовали неженской воли, агрессивности, изобретательности и расчетливости».

«Трясясь в продуваемой всеми ветрами и вьюгами электричке, мотаясь между плохо обустроенной семьей и работой, я с отчаянием понимала, как уходят силы, и завтра их не хватит уже и на это».

«При моем комплексе везения и уверенности, что жизнь бывает по отношению ко мне несказанно щедра, веря в это, как Золушка в счастливую перемену, я ужасалась: а как же другие, с печатью многолетней усталости и неизбывной тоски, те, у которых ничего не происходит особенного, кроме Нового года и Пасхи, да дежурного дня рождения. Угасшие лица матерей, прозрачные лица детей. Потом я встретила их и в эмиграции, которая сама по себе ничего не решает. Только на фоне феерического города, с опытом разочарований за плечами они казались еще более потерянными».

«Я всегда старалась их обойти стороной. Не хочу быть с ними. Мне неприятно думать, что я такая же несчастная, как они».

«Самое страшное это то, что мы не могли дать своим детям даже половины тех социальных благ, которые с таким трудом дали нам наши родители, прорвавшись из необразованных рабоче-крестьянских слоев в интеллигентскую прослойку».

«Я уехала из России, чтобы иметь возможность что-то сделать. Пить чай в конторе – вот и весь удел в совке».

«Я так нуждалась в опеке. Мне надоела нищета, придирки, измены мужа. После его ухода мы с сыном остались одни. Нам уже не хватало денег даже на лекарство. Когда я встретила Жиля, я подумала, что это избавление от всех наших несчастий. Я ему бесконечно верила, потому что верить было некому. В Красноярске у меня остались больные родители и брат. Когда я хочу вернуться, они меня уговаривают терпеть. Я думаю, они боятся потерять те деньги, которые я передаю им со знакомыми».

«Я не понимаю, о какой проблеме выживания здесь говорят. Мне кажется, многим женщинам, просто не хватает последовательности. Я родила своих девочек уже после того, как выучила язык. Потом нашла работу. Пришлось забыть о работе редактора. Здесь я менеджер, и очень довольна».

«Даже если война в Чечне закончится, я не верю в счастливую перемену, в то, что воцарится мир. Мой брат погиб в Афгане. Сын моей хорошей знакомой пришел инвалидом из Чечни, контуженный мальчик, который раньше выступал на эстраде. Нам-то это за что?»

Я ехала в Париж, чтобы поговорить со взрослыми, ответственными людьми, которые пережили опыт ухода, с женщинами, которых уводил в зону большей выживаемости материнский инстинкт или мечтания о счастливой семье.

Часть 2 Выбор ракурса наблюдения и жанра работы в эмиграции

Камертон для прослушивания полифонии русской эмиграции

Всякий объект требует выбора ракурса наблюдения, а персонажи – жанра взаимодействия. Русская эмиграция как культурный и психологический феномен может быть понята только изнутри, с точки зрения внутренней, не ею созданной драматургии и в категориях тех интуиций, на почве которых она произросла. При описании событий автор неизбежно становится точкой отсчета, а его опыт и способность к интерпретации задает ограничения в кругозоре и точности формулировок.

В глубине этих эссе – тоска по норме, в том числе норме научного подхода, эпицентром которого когда-то была