Собиратели трав - [25]

— Что, Машенька, будем варить уху? — спросил он, чувствуя, как зыбуче и тяжело покачивается земля, отделяясь и медленно уходя из-под его тела.

— Ты хозяин, ты и угощай, — ответила Масико.

Она и старик находились на этой качающейся земле, и до нее было еще совсем близко — можно дотянуться рукой. Возле лица металась и нудно гудела синяя муха, человекслабо отмахнулся от нее. Земля тихо, по миллиметру, вновь приближалась к нему, и он, глядя на остров, затаенно ждал, когда земля коснется его ног.

ПРИТЧА О ВЕРНОЙ ЖЕНЕ И НЕПУТЕВОМ МУЖЕ

Сегодня он шел по дюне, и ветер поднимал с его головы длинно отросшие волосы. Вдали он видел старика, маленького и темного на светлом песке. В стороне качалось пепельное море, матово-серое небо низким потолком ложилось на все видимое кругом, и глазам было тяжко от сплошного серого цвета. Даже зелень на сопках, даже старик, собиравший выброшенные на берег моря куски дерева, и само дерево, омытое и выглаженное водой, и песок, ровно прибитый ветром, и телеграфные столбы, наполовину занесенные песком, — все было подавлено глухотой серого, беззвучно серого цвета. И только семафор на краю залива, где железная дорога заворачивала к городу, — зеленый огонек без венца лучей — странно сочился из всего тусклого серого окружения, но этот крошечный огонь можно было попросту прикрыть ладонью. Старик прижимал к себе охапочку дров, а свободной рукой, нагнувшись, выдергивал из песка истертую волнами клепку бочонка. Он чуть обернулся, уставясь через плечо в ноги подошедшему. Он ничего не ответил и ушел, согбенный, а ведь его о чем-то спросили, но только о чем именно, уже не вспомнить, да и неважно это.

Теперь он спит, этот молчаливый человек, усталый и равнодушный ко всему на свете. Он спит, долгое время дышит ровно, тихо, будто во сне прислушивается к чьим то далеким шагам, а после вдруг начинает дышать беспокойно, метаться и стонать во сне, обиженно всхлипывать.

В распахнутую настежь дверь вплывает и выплывает синева ночи, с вечера небо очистилось, каким-то чудом свалив за морской горизонт всю беспросветную тяжесть серого, и теперь несколько звезд, стянутые невидимыми струнами в вечное созвездие, видны в небе за дверным проемом. Во тьме шумит море, не нарушая ночного покоя.

За ночь много раз будет метаться и стонать старик, — видимо, тот, к чьим далеким шагам он прислушивается во сне, подходит каждый раз к нему с каким-то злом или насилием. И в ту минуту, когда бред старика нарушал бесшумное движение ночи, человек оборачивался в темноте в сторону спящего и ждал, пока тот успокоится. Мысли его при этом замедляли свой ход, не обрывались, но скапливались, набухали в его мозгу, и надо было потом снова долго вглядываться в одну точку — на звезду, на слабо светящийся порог, — пока движение ночи и работа сознания не сольются вместе в едином порядке.

Синий проем открытой двери наискось прорезал след сгоревшего метеора, и человек приподнялся с доски, на которой сидел. Он выглянул наружу, держась рукою за притолоку, будто за углом дома ожидал увидеть прилетевший из неба камень. Было темно, безлунно, слабый отсвет неба и чернота земли встречались где-то высоко над кривой линией сопки, со стороны моря с шорохом наползали и шевелились во тьме волны.

Он вышел из дома, прикрыл дверь, стараясь не шуметь, и дверь покорно, по-кошачьи пропела несмазанными петлями. Он пошел песчаным покатым берегом, близко от воды и смутных призраков белой пены; уханье и всплески стали ему привычны и не мешали. Босые ноги скользили по прохладному песку, и он подумал: «Я иду как по шелку». Но порой что-нибудь колючее и твердое попадало ему под ноги, и тогда он пытался угадать, что же это — щепка, кусок пемзы, скорлупка ли от раковины. Но, отмечая все это и почти наитием находя путь в темноте и вовремя обходя валявшиеся повсюду бревна и коряги дикого пляжа, он думал об одном — всегда лишь об одном в эти бессонные, глухие ночи.

Он думал о всеобъемлющей тревоге, губившей его так же, как и тайная болезнь… Когда впервые коснулась его эта тревога? Тогда ли, когда он только что узнал о болезни? Нет, гораздо раньше, пожалуй, — еще в то время, когда он не знал, что земля шар и что обойти мир значит пройтись по кругу головою к звездам и ногами к земле. В детстве он всегда боялся уйти далеко от дома: ему казалось, что он дойдет до края земли и может упасть в бездну. Плач младенца — отчего он такой горестный? Не ощущают ли уже они эту тревогу? А теперь, у пределов жизни, ему хотелось понять: почему этот страх, этот отвратительный трепет материи? Ведь материя бессмертна. Вся его сущность и сознание, и так называемая душа — тоже материя. Но почему она так страшится перевоплощения в другое состояние? Значит, врет лукавый разум, если не может принести успокоения, врет.

Он вышел к устью впадавшей в море реки, по ней плыли какие-то неясные темные тела. Здесь начинался город: дощатые крошечные домики, длинные японские бараки — глухие окна, черные трубы на крышах. Заглядывая в просветы между домами в глубь города, он видел редкие огни фонарей. Один из дальних этих огней сильно раскачивался под ветром.