Собиратель миров - [131]

На воскресной службе Массимо заметил, что его разглядывает какой-то священник. Весьма благородного вида. Казалось, он интересуется Массимо больше, чем мессой. Он выглядел как те слуги Господа, что стоят рядом с богатыми. Молодой, гладко выбритый мужчина с надменным взглядом. Он явно по ошибке оказался в их квартале. Воскресным утром? И почему он разглядывает его? После мессы, на ступенях, священник заговорил с ним.

— Ты Массимо Готти?

— Да, так зовут меня.

— Я могу с тобой немного поговорить?

— Со мной? Но почему, падре?

— Ты служил в доме синьора Бёртона.

— Это так.

— Несколько лет.

— Девять лет.

— Ты общался с синьором?

— Общался? Я же садовник.

— Говорил ли ты с ним иногда?

— Несколько раз.

— Что ты знаешь о его вере?

— Он был верующим.

— Ты уверен?

— Полностью уверен.

— В чем это выражалось?

— Он был хорошим человеком.

— Да, мы надеемся на это, для блага его души. Но и язычник бывает хорошим человеком.

— Язычник? Он не был язычником.

— Его редко видели на мессе.

— В доме есть капелла.

— Ты видел, как он там молится?

— Я работаю на улице.

— Значит, ты не видел, чтобы он молился?

— Он молился. Я об этом точно знаю. Может, где-то в другом месте. Он был очень сильным человеком. И точно не язычник, язычники — другие.

От глуповатого садовника он не узнал ничего. Служанка. Надо надеяться, она знает больше. С ней нетрудно было заговорить на рынке. Однако он не был готов, что она спросит о причинах его интереса. Что ей ответить? Не мог же он признаться в своих сомнениях. Он солгал и запутался в новых ошибках, чтобы достичь ясности о прошлом грехе. Бог мой, во что же он ввязался. Он заверил служанку, что сочиняет некролог для газеты диоцеза, в котором необходимо осветить все стороны синьора Бёртона. Ах, ответила к его изумлению служанка — ее звали Анна, — так значит, вам надо выяснить, был ли он хорошим католиком?

— Это один из интересующих нас вопросов.

— Я сказала бы: да и нет.

— Ты не уверена?

— Нет-нет, я совершенно уверена. Он очень много знал о вере. Порой он рассказывал мне истории святых, которые я еще ни разу не слышала. А вы знали, что святой Иосафат был индийцем? И на самом деле его звали Буда и что-то вроде того.

— И ты верила этим историям?

— О да, его историям нельзя было не верить.

— Но все же ты сомневалась, что он хороший католик.

— И на то были основания.

— Я слышал, в доме была небольшая капелла.

— Вот-вот, именно это я имею в виду. Он никогда туда не ходил. Капеллу посещала только госпожа и иногда я. Она мне разрешала.

— Может, он молился в своей комнате?

— Я никогда этого не видела.

— Может, он не хотел молиться в твоем присутствии.

— Когда он бывал дома, то обычно целыми днями не выходил из кабинета. А там, падре, не было места для молитвы, не было ни распятия, ни изображения нашего Спасителя.

— Понимаю. Замечала ли ты, чтобы он делал что-то необычное?

— Все, что он делал, было необычным.

— Может, ты заставала его в странной позе? Например, сидя на полу или на коленях?

— Нет. Когда я входила, он всегда сидел на стуле. Или шагал по комнате. Иногда что-то декламировал.

— Что именно?

— Я не понимала.

— Конечно, он же был англичанином.

— Это был не английский язык.

— Ты понимаешь английский?

— Ни слова. Да и зачем. Господа превосходно говорили по-итальянски. Но друг с другом — только по-английски. После стольких лет, а я служила больше одиннадцати лет, можно привыкнуть к тому, как звучит английский язык.

— Тогда что это был за язык?

— Я не могу вам ответить.

— Ты не спрашивала его?

— Да что вы, падре!

— На что это было похоже?

— На стихотворение или на молитву. Что-то простое и все время одно и тоже.

— Как рефрен?

— А что это такое?

— Повторение самого важного. Как мы постоянно говорим: во имя Отца и Сына и Святого Духа.

— Наверное, да. Похоже.

— Были ли это отвратительные звуки, которые вырываются из глотки?

— Нет, вообще-то это звучало красиво.

— Слушай внимательно, походило ли это на: Бисмиллах-хир-рахман-нир-рахим?

— Нет, не так.

— Или так: Лаа-иллаха-илаллах?

— Да. Похоже. Вам это знакомо? Точно, именно так.

— Боже мой!

— Я сказала что-то неправильное, падре?

— Что же я наделал!

— Что такое, падре?

— Он был магометанином, проклятым магометанином.

= = = = =

Вечернее солнце пригладило черепичные крыши, когда он отважился пойти дорогой, которой хотел бы избежать. К епископу, к своему исповеднику. Он описал ему свои сомнения, которые распространились в нем, как грибница. Которые одолели его после разговора со служанкой. Он боялся этой беседы, не решаясь открыто высказать все, что его томило. Однако упреки, которые он себе уже рисовал, пожалуй, не удивили бы его столь сильно, как абсолютно спокойная реакция епископа. Он рассмеялся с тем достоинством, каким обладает человек, живущий в палаццо. Когда тебе по рождению даровано это положение. А священнику, напротив, пришлось учиться, он взбирался по ступеням образования, но все равно его одурачил тот, у кого было больше власти, больше самоуверенности. Вижу, я должен был посвятить вас, невозмутимо промолвил епископ. Видимо, я забыл упомянуть, что я самолично принимал исповедь у синьора Бёртона.

— Вы сами?

— Его супруга настаивала, чтобы он исповедовался. Полагаю, не один год. Она уговаривала его. Умоляла. Это облегчит тебе душу, заклинала она его. Единственное, что даст мне облегчение, ответил он, так это весть о том, что мне не придется скоро умереть. Забавное создание, этот синьор Бёртон.