Собинов - [70]

— Я слышал, в репертуаре вашего хора есть серенада Абта. Может быть, товарищи согласятся сегодня спеть со мной, а мне позволят спеть в этой серенаде сольную партию?

Ну, что тут в зале у нас делалось, это и не передать! Потом захлопали все, дал нам дирижер тон, и запели мы, клубники Корабельной стороны, вместе с Собиновым…

Поем, себя не слышим, только к великому нашему солисту прислушиваемся, поем и гордимся за себя, что достигли такого времени, когда знаменитый на весь мир артист с нами заодно в рабочем клубе поет, и за него самого гордимся, что он такой высокой души человек!

…Исполнили мы серенаду во второй раз, на «бис». Леонид Витальевич пожал крепко руку нашему руководителю хора, поблагодарил нас всех и говорит:

— Скажу вам честно, не ожидал я никогда, что встречу такой хороший хор в провинции, да еще в такое трудное время. Спасибо вам за эту неожиданную радость, товарищи.

Рабочие не знали, как отблагодарить Собинова за такое внимание, за счастливые минуты, какие он им подарил. А чем тогда мы могли отблагодарить нашего знаменитого солиста? Угостили чайком да краюшкой черного хлеба с абрикосовым повидлом, вот и все, что у нас было…»

10 апреля 1921 года в Севастополе открылась Народная консерватория. Это был большой праздник для севастопольцев и для Собинова лично. Сбылась его мечта. Искусство взял в свои руки народ.

— В нашем Советском государстве искусство должно стать как можно ближе к народу, — говорил Собинов, убеждая скептически настроенных из среды музыкальных педагогов. — Вы думаете, что рабочие и крестьяне, те, кто раньше лишен был возможности заниматься искусством, не способны? Ошибаетесь! Шаляпин, Горький — не исключение. Наш великий русский народ — как же он талантлив, умен! Послушайте, как поют волжане грузчики, плотовщики, украинские девушки и парни. Где, в какой консерватории они обучались народному контрапункту? Так чисто и стройно могут петь только истинно талантливые люди…

А через несколько дней после открытия консерватории, получив вузов от наркома просвещения А. В. Луначарского, Собинов уже мчался в поезде по направлению к Москве.

XIV. СНОВА В МОСКВЕ

И вот на московских улицах снова замелькали афиши с именем Л. В. Собинова. Билеты на объявленные концерты брались с бою. Больше трех лет не слышала Москва любимого артиста. Каков-то он теперь? Скептики пожимали плечами, уверяя, что никакого интереса Собинов уже не представляет, что голос его, вероятно, сошел на нет. Но старые театралы стояли на своем. «Собинов есть Собинов, — горячились они. — Что для него годы!» Возникали споры, заражавшие любопытством молодежь, которая знала артиста только по восторженным воспоминаниям старших.

Наступил день первого концерта. Как волновался Собинов!.. Пожалуй, не меньше, чем перед премьерой «Лоэнгрина» или выходом Надира в «Искателях жемчуга» на сцене Мадридского театра… Откуда оно пришло, это волненье? Артист был уверен в себе, голос звучал прекрасно.

Волновала встреча с москвичами. Ведь именно Москва воспитала его, вырастила как артиста и человека, Москва была свидетельницей его первых успехов, молодой славы. Несмотря на предложения петербургского начальства, Собинов никогда не соглашался перейти в труппу петербургского Мариинского театра, не хотел променять дорогую сердцу Москву на холодный Петербург.

Собинов знал, что о его отъезде на юг распространялись самые нелепые слухи. Людишки, не довольные советской властью, были рады найти предлог лишний раз обругать большевиков, с которыми якобы не хотят работать видные ученые, крупнейшие артисты. Мысль, что ему, Собинову, хотя бы на момент приписывалось желание покинуть Россию, резала как ножом.

Но в зале уже прозвенел последний звонок. Пора выходить.

Вот они, милые, любимые москвичи! В первых рядах много друзей, старых знакомых. А дальше море молодых глаз и ясных улыбок. И аплодисменты, аплодисменты без конца… Собинов вдруг почувствовал, как его захватило ощущение огромного счастья от сознания, что ему верят, его любят.

Когда в зале воцарилась тишина, он запел.

Охвативший Собинова порыв вдохновенья словно перекинул еще какой-то невидимый мостик от звука-слова к поэтическому образу и внутреннему взору певца, как никогда ясно открылся новый смысл произведений композиторов. У каждого из них была своя правда, каждый по-своему пел о жизни, славя ее радости, изливая печаль и гнев.

Трепетная нежность и вместе классическая красота и законченность глинкинского «Я помню чудное мгновенье», яркая, полная пафоса ария Каварадосси. Страстно-взволнованный протест любящего, несправедливо обиженного сердца в романсе Чайковского «Забыть так скоро…». Проникнутая солнцем и славящая радость жизни каватина Берендея «Полка, полна чудес могучая природа»… Ария Ленского…

И все, даже самые неискушенные, слушатели понимали, если не умом, то сердцем, что этот чудесный, такой человечески прекрасный голос славит не только неземную красоту Снегурочки или веселого парубка Левко, он славит жизнь во всех ее проявлениях, он воспевает лучшее, что есть в человеке.

Большой театр.

После первого же концерта разговоры о том, что Собинов «не тот», прекратились. Если на первый концерт попасть было трудно, то на последующие почти невозможно. Молодая и старая Москва, старые поклонники — завсегдатаи оперы и концертных залов, студенчество, рабочие, впервые слушавшие Собинова, побывав раз на его концерте, стремились еще и еще услышать великолепного певца.